Детство и юность Константина Нелидова

Константин Алексеевич Нелидов родился 14 июля 1901 года в городе Казани в семье врача-окулиста, потомственного дворянина Алексея Павловича Нелидова [3, c. 52, 60-66]. Мать была из рода грузинских князей; она ушла от мужа вскоре после рождения сына и уехала в Житомир. Отец переехал из Казани в Нижний Новгород, где вторично женился. Впоследствии, уже в советское время, Алексей Павлович работал врачом в амбулатории ОГПУ (государственного политического управления). Так вышло, что мальчик воспитывался у бабушки, Александры Барсовой: это была мать его мачехи Веры Алексеевны. Александра Барсова, так же, как отец и мачеха Константина, жила в Нижнем Новгороде.

Нижний начала прошлого века… Яркий, ярмарочный, оживленный и шумный, торговый город. «Карман России» – так именовали Нижний Новгород издавна, имея в виду его купеческую стать и торговое бытие: Нижний по праву считался купеческой столицей – сначала Макарьевская, потом Нижегородская ярмарки были известны не только в городе, но и по всей России.

По этим улицам ходил маленький Константин. Бабушка держала его за руку, наклонялась к ребенку, рассказывая ему о памятниках, улицах, церквях…

Хорошо размышлять о том, что дед и бабка любили своего названого внука. Если детей любят их близкие люди и учат их любить Бога больше своими делами, чем словами, то детство их счастливо вдвойне и озарено Божиим светом.

Когда Константин подрос, в возрасте 10 лет он поступил в Александровский дворянский институт (теперь в этом здании располагается Нижегородская областная библиотека) и учился там, по всей видимости, до 1917 года (в 1917-м году институт закрыли). Позже он закончил 22-ю школу 2-й ступени (которая включала 6-9 классы) г. Нижнего Новгорода.

Когда произошла Октябрьская революция, ему было 16 лет. А события надвигались одно за другим, как грозовые тучи.

Уже 11 ноября появился указ о конфискации у Церкви всех ее учебных заведений. Затем был отменен церковный брак и введены книги актов гражданского состояния, упразднены духовники в армии и государственные дотации церкви и духовенству. Наконец, 2 февраля 1918 г. вышел декрет об отделении церкви от государства. Суть его состояла в национализации церковного имущества, введении всяческих запретов и ограничений церковной жизни. На протесты и акты духовного и гражданского сопротивления беззаконию режим ответил арестами и расправами.

Возможно Константину было известно о Мочальном острове, расположенном напротив исторического центра Нижнего Новгорода, получившем трагическую известность в 1918 г. В ночь 31 августа 1918 года на острове Мочальном расстреляны более сорока “заложников буржуазии”, в их числе архимандрит Оранской обители Августин (Пятницкий) и протоиерей Казанской церкви на Скобе Николай Орловский [3, с. 133]. Об этом сообщила на следующий день газета «Рабоче-крестьянский нижегородский листок» (№190, статья “Довольно слов”). В ноябре 1918 года тела расстрелянных священномучеников Лаврентия (Князева) епископа Балахнинского и протоиерея Алексия Порфирьева были отвезены на Мочальный остров и сброшены в реку [3, с. 167].

После покушения на Ленина страна превратилась в военный лагерь. В сентябре 1918 года в Нижнем Новгороде начались аресты невинных людей, тюрьмы были переполнены. В центре города был организован концлагерь. Среди нижегородцев началась настоящая паника, в страхе за жизнь они покидали город, бросая свои дома, имущество. Борьба с православной верой стала для большевиков одним из инструментов классовой борьбы. Страх, который они сеяли своими жесткостями среди народа, на долгие годы остался в душах людей.

Это сложное время стало для Константина Нелидова временем взросления, поиска смысла жизни и выбора жизненного пути. В ходе размышлений он понял: без храма, без Бога, без жизни в Боге и в служении Богу не мыслит себя на земле.

В пору своей юности он сблизился с епископом Варнавой (Беляевым), который стал для него духовным отцом, учителем и с которым тесно переплелась вся его дальнейшая жизнь. В то время епископа окружали молодые люди, которые тянулись к нему в поисках духовных ориентиров.

А годы над Россией бушевали страшные, темные – годы испытаний, бурь, гибели, гонений: после революции вспыхнула кровопролитнейшая гражданская война. По окончании школы Константин отбывает воинскую повинность: с 1920 по 1924 год служил в армии рядовым.

Летом 1922 года епископ Варнава наряду с другим служителями Церкви подписал письмо, составленное правящим архиереем Нижегородской епархии архиепископом Евдокимом (Мещерским), о признании обновленческого Высшего церковного управления. Очень скоро раскаялся в этом и поехал принести покаяние архиепископу Феодору (Поздеевскому), проживавшему в московском Даниловом монастыре, но не был им принят. В сентябре того же 1922 года посетил старцев Зосимовой пустыни с покаянием. Иеросхимонах Алексий наложил на него епитимию за переход в обновленчество и благословил Варнаву на подвиг юродства[8].

Многие тогда заметили, что он стал вести себя странно, и это вызвало бурю толков в городе.

«Был один будильник, и тот испортился», – сказал как-то раз о владыке его послушник Константин Нелидов[6, с. 269].

В дальнейшем епископ Варнава оставался в затворе. Его спасали молитва и литературное творчество. Жил он в Нижнем Новгороде в доме у художника Рафаила Андреевича Карелина на Тихоновской улице (теперь улица Ульянова).

Об этом времени Валентина Долганова, послушница владыки Варнавы, вспоминала так: «Летом мы вставали в час ночи и уходили, пока никого не было на улицах, за город, в лес. Заходили далеко. Собирали ягоды, грибы… Всю поклажу владыка нес сам, мне не дозволял». Возвращались через сутки, также ночью. В дороге учил постоянно читать Иисусову молитву: «Без Иисусовой молитвы, как без воздуха, жить нельзя»[цит. по 6, с. 277].

Книги и свои рукописи, над которыми постоянно работал, Варнава хранил в диване у Валентины Долгановой, в доме ее родителей. Это было необходимой предосторожностью, поскольку время от времени к нему приходили с обыском. В 1923-1925 годы владыку несколько раз арестовывали, часто увозили в ГПУ[6, с. 284] на улицу Воробьева (теперь Малую Покровскую). Для властей он, несмотря на свою “ненормальность”, был подозрителен.

В связи с участившимися арестами, Рафаил Андреевич обратился к владыке с требованиями об уходе. Он передал Валентине несколько антикварных вещей для продажи, чтобы на вырученные деньги можно было купить жилье в городе.

Весной 1925 года все переехали в дом на Сенной площади, который при покупке был записан на Валентину. Епископ поселился в маленькой комнатке внизу, а наверху, в мезонине, стал жить иеромонах Рувим (Цыганков).

В эти нижегородские годы, после того как епископ Варнава принял подвиг юродства, возле него осталась горстка молодежи, но лишь Валентина Долганова и Константин Нелидов имели к нему прямой доступ. Константин с друзьями в то время еще изредка «питали свои души» поучениями владыки Варнавы о любви к Богу и об исполнении Божиих Заповедей. Например, однажды он заговорил о милостыне. «Подать милостыню может всякий, но не все будет… от чистого сердца. Надо знать, как подать милостыню по-христиански. Неверующие часто упрекают христиан, что они делают дела милосердия своекорыстно, ради получения будущего Царства Небесного. Многие подают нищему или больному из жалости к нему, некоторые из-за тщеславия и гордости… иные просто ради своего спокойствия, потому что голодные мешают спокойно жить и наслаждаться своим богатством. Здесь нужен дух смирения, чтобы подать милостыню с одинаковым чувством – больной ли перед тобой или здоровый, подать из-за одной любви к Богу и ради исполнения Его заповедей. Вот к какому состоянию должны мы стремиться!» Как правило, он говорил на тему Евангелия, читаемого в этот день в храме[цит. по 6, с. 287].

Воплощая в жизни эти духовные поучения, Константин с друзьями приобретали каждый свой драгоценный опыт новой сокровенной жизни с Богом и возрастали «от веры в веру»(Рим. 1, 16-17).

Начало служения

К началу 1925 года Константин окончательно решил посвятить свою жзнь целиком служению Богу. В январе этого года Константин встретился с новым главой Нижегородской епархии митрополитом Сергием (Страгородским) и сообщил ему о своем желании. После собеседования митрополит Сергий (Страгородский) отметил – “хорошее богословское развитие»[6, с. 288].

Великим постом после Божественной литургии митрополит Сергий постриг в мантию в Крестовоздвиженском монастыре духовного сына епископа Варнавы с именем Киприан. Новопостриженный, собирался провести сорок дней в подвальной церкви под собором, где находилась почитаемая могила старицы Дорофеи, но по причине ослабленного здоровья весь срок не выдержал.

Митрополит благоволил к нему и при постриге сказал напутственное слово: «Как хорошо, что в монашество идет молодой человек. Мы, старики, уже не те, мы боимся всего». Митрополиту нравился настрой горевших верой молодых людей, их искренность и смелость [цит. по 6, c.288].

Почти сразу же монаха Киприана рукоположили в сан иеродиакона, а потом в иеромонаха. Он был назначен на служение сначала при Казанской часовне Крестовоздвиженского монастыря, затем – в Благовещенский монастырь. Здесь же, в Благовещенской обители, с 1926 года служили двое молодых людей, с которыми он был дружен: иеромонахи Рувим (Цыганков) и Руфин (Демидов).

Государство все жестче и все нетерпимее относилось к Церкви. Молодому иеромонаху Киприану приходилось нелегко; он понимал, в какое страшное время вступает он, его друзья – да и вся страна, весь народ.

Жил он вместе с о. Руфином в полуподвальном помещении при Благовещенском мужском монастыре. Затем вынужден был переехать к своей бабушке Александре Барсовой, которая вырастила и воспитала его. Для пропитания он подрабатывал переплетом книг.

По воспоминаниям современников, облик о. Киприана — черные вьющиеся волосы, голубые глаза, спокойный и ясный взгляд, чистый и серьезный внутренний настрой – производил на окружающих прекрасное впечатление[6, с. 289]. Его ровный, добрый характер, отзывчивость к людям притягивали к себе ищущие молодые души, пришедшие, как и он сам, в Церковь по глубокому внутреннему убеждению, по склонности духа и по любви сердца своего к Богу.

Что за люди его окружали? С кем он проводил вечера в беседах на богословские темы? С кем он ездил в Дивеево, Саров, а иногда и за город, на природу? С кем совершал богослужения? Прежде всего это Рувим и Руфин, которые появились в “религиозном кружке” владыки (как их сообщество потом назовет следствие) после ухода того в затвор.

Отец Рувим (в миру Борис Павлович Цыганков, 1898 года рождения) [3, с.61] – в те годы ему было около тридцати, всегда молчаливый, сосредоточенный, прозванный за свою аскетичность Отшельником, — полная противоположность общительному Киприану. Он и в доме на Сенной площади, куда переехал жить из квартиры № 31 Благовещенского монастыря, держался обособленно, был всегда сдержан. В юности учился в Петроградском университете на физико-математическом факультете, но революция не позволила закончить ему образование.

В прошлом офицер царской армии, Рувим переехал в Нижний из Киева. В 1923 году за отказ от воинской службы был осужден на 2 года строгой изоляции. Одно время, до пострижения в монахи, работал сторожем в Похвалинской церкви.

Другой монах, отец Руфин (в миру Аркадий Павлович Демидов, 1902 года рождения), уроженец села Быковка Воротынского уезда, происходил из семьи уездного земского начальника[3, с.61-62]. До революции учился в дворянском институте; с 1920 по 1923 год работал в органах народного образования. Руфин обладал прямым и мужественным характером. По виду почти мальчик, Руфин легко вступал в спор, горячо отстаивая свое мнение.

По воскресеньям собирались в большой гостиной нижегородского дома на площади Сенной: Вера Ловзанская, Аннушка Борисова («Анна маленькая»), Анна Ненюкова («Анна большая») во главе с Валентиной, и трое молодых монахов, Киприан, Рувим и Руфин, – обсуждали различные религиозные вопросы. Порой заходила Елизавета Германовна Карелина, жена Рафаила Андреевича.

Изредка в гостиную выходил епископ и беседовал с ними. Владыка Варнава возвращал молодым людям смысл жизни, учил «крепче молиться», познавать Божию волю, определять, что есть добро и зло и, невзирая на обстоятельства, идти путем добра. Над ними уже давно сгущались тучи, но им было светло в их дружбе и надеждах. Спустя годы епископ вспомнит о жизни их тогдашнего сообщества: «Мы жили, не думая о завтрашнем дне»[6, с. 291].

* * *

Тем временем послабления, допущенные режимом в годы нэпа, сворачивались, атмосфера сгущалась.

Нижегородский Благовещенский мужской монастырь, закрытый еще в 1919 году, продолжал претерпевать натиск со стороны советской власти. В его стенах обосновались различные гражданские учреждения и организации. В жилых помещениях размещались школа и коммунальные квартиры рабочих и служащих. Склады и другие хозяйственные постройки использовало военное ведомство, разместив в них обозный транспорт. На территории монастыря производилась постройка лодок, ремонт экипажей, ковка лошадей. В распоряжении верующих оставалась лишь одна небольшая церковь во имя св. апостола Андрея Первозванного.

В 1923 году была уничтожена каменная надкладезная часовня во имя святителя Алексия над святым источником, как “не представлявшее особой архитектурной ценности сооружение”. В связи с этим, в 1924 году по просьбе приходского совета Андреевской церкви, который на тот момент возглавлял архимандрит Иосиф (Каменецкий), монастырь был принят под охрану местным Губмузеем. Однако, невзирая на то, что все его сооружения были причислены к первой категории памятников, охранявшихся государством, эти меры не могли уберечь монастырь от разорения. Более того, музей использовал святыни монастыря в экспозициях собственных выставок, которые, как правило, носили атеистический характер.

В 1927 году церковной общине было предложено выдать для музея наиболее ценные иконы Божией Матери, но верующие сумели тогда защитить свои святыни от поругания.

В 1928 году единственный действующий на тот момент Андреевский храм Благовещенской обители, в котором служили иеромонахи Киприан, Рувим и Руфин, был закрыт, а его имущество передано государству. С этого времени все монастырские строения были окончательно национализированы, и церковная жизнь в бывшем монастыре прервалась. Немногочисленная братия и члены причта были выселены и подвержены различным притеснениям и гонениям[2, c. 2-6].

Массовые аресты начались еще летом 1927 года. Сначала, после обыска, увезли епископа Варнаву. Затем был взят под стражу отец Киприан и отец Руфин – “за контрреволюционную деятельность”. Одновременно нижегородским губотделом ОГПУ было предъявлено обвинение в участии в работе антисоветского религиозного кружка отцу Рувиму. Но через месяц они были выпущены на свободу под подписку о невыезде. Дело было прекращено «в связи с отсутствием достаточного материала, изобличающего в преступных деяниях»[5].

В связи с последними событиями о. Киприан получает назначение служить в Кзыл-Орду. Решено было, что епископ Варнава с другими своими духовными детьми тоже переедет в Среднюю Азию. Там они под покровом официального прихода хотели наладить сокровенную жизнь христианской общины, строить невидимый миру тайный монастырь[6, с. 292].

Первым уезжал отец Киприан. Перед отъездом, 25 января, сфотографировался на память. Прощался в домике на Сенной, в большой комнате, где обычно собирались по воскресеньям. Девочки плакали, понимая, что решающим образом меняется их жизнь, но еще не знали как.

Потом в путь отправились владыка с Рувимом и Валентиной, затем Фаина и Елизавета Фотиевна Долгановы, затем две Анны («маленькая» и «большая»), а позже всех Вера Ловзанская.

Кзыл-Орда

Недавняя столица Казахстана Кзыл-Орда – это был в то время небольшой азиатский городок, затерявшийся среди песчаных барханов.

Советская власть превратила этот пустынный край в место ссылки. Со второй половины двадцатых годов из Центральной России сюда направляли политически неблагонадежных; многие приезжали по собственной воле, чтобы скрыться от вездесущих служителей власти.

У одного местного техника-строителя, который все время находился в разъездах, переселенцам удалось снять домик с тремя комнатами.

Дни их проходили в трудах и заботах. «Маленькая» Аня помогала на кухне Елизавете Фотиевне, матери сестер Долгановых. Валентина устроилась при церкви уставщиком. Фаина и Аня Ненюкова работали статистиками в «Статбюро». Вера работала в исполкоме машинисткой, а потом в банке. Иеромонаха Рувима вскоре после прибытия перевели в далекий Турткуль, что на границе с Афганистаном.

О. Киприан служил в местном храме[6, с. 294].

В воскресный день все общинники приходили на службу. Владыка — здесь его называли «дядей Колей» — без бороды, в обычной светской одежде, стоял среди мирян. Исповедовались дома у епископа, а причащались в храме.

Работали не покладая рук. Жизнь шла в напряженном ритме. Киргизы, с уважением относившиеся к о. Киприану, помогали переселенцам разрешать бытовые трудности. Ночью, нарушая все запреты, местные жители привозили саксаул (обычно на топливо отпускали солому), сгружали во двор. Приходил старик по имени Карп, живший отшельником в степи, помогал рубить дрова (саксаул не берет топор, для того, чтобы его разрубить, нужен навык). Церковная староста, веселая хлопотунья Анна Никаноровна, каждый день посылала молоко.

Прихожане любили батюшку Киприана, часто приходили к нему в гости. Они чувствовали, что люди, приехавшие с далекой Волги, живут высоко и чисто, на духовном подъеме, – и тянулись к этой благодатной атмосфере. Теплота, душевность и простота общения – все это были признаки истинно христианской любви. Девушки часто пели церковные песнопения. «Дядю Колю», владыку Варнаву, все очень уважали. Во время еды владыка сидел во главе стола, и о. Киприан оказывал ему знаки сердечной любви и почитания, которые были замечены гостями.

В Кзыл-Орде жило много так называемых «бывших», высланных из Средней России – дворяне, священники, купцы, их родня и потомки. А по улицам постоянно гнали раскулаченных крестьян. Однажды в храме на «дядю Колю» наткнулся нижегородский священник – и узнал в нем епископа. По Кзыл-Орде поползли слухи: «Вместе живут монахи и девушки. Грешно это! Так нельзя!»

Вскоре пришла бумага от местного ташкентского архиерея Никандра (Феноменова) о переводе о. Киприана в поселок Аральское море. С ним отправилась псаломщицей монахиня Серафима (Долганова). Там, в еще более глухом месте, чем Кзыл-Орда, среди задавленного нуждой и страхом народа, они продолжали работу по спасению человеческих душ.

«Но и здесь, – писал владыка в своих воспоминаниях, – в разрушенной церквушке (в который раз) восстанавливает службу Богу с кучкой таких же энтузиастов худой, с агатовой копной волос и длинной бородой, батюшка. Идет всенощная. Тихо в пустыне. Почти незаметный ветерок иногда чуть тронет тонюсенькую прядь волос. Бесшумно пробежит ящерица по сухому рассыпающемуся песку. Через открытые окна церкви доносится пение: то ревнитель Христов поет поэтический ексапостиларий в неделю Антипасхи: “Днесь весна благоухает…”» [цит. по 6, с. 298].

Постепенно ситуация менялась и становилась тревожней. Окончание тишины совпало с волной арестов, начавшихся в тридцатом году среди бывших зосимовских монахов и в близких к ним кругах.

Когда обнаружилась бесплодность дальнейшего здесь пребывания, владыка решил со своей общиной ехать в Москву. Выехали из Кзыл-Орды в июне 1931 года на праздник Владимирской иконы Божией Матери.

По-видимому, у о. Киприана в те дни, перед отъездом, возникли трудности с оформлением командировочных документов в местной епархии. Он отправится в путь позже.

Вновь вокзал, бесконечные поезда. До столицы добирались почти четыре месяца.

Москва. Арест и приговор.

Приехав, они рассматривали новую действительность. А она была такова, что трудно было сохранять спокойствие и души, и духа. Зашли в антирелигиозный музей, расположившийся в бывшем Страстном монастыре, и здесь увидели мощи преподобного Серафима, кощунственно выставленные напоказ. Посетили Троице-Сергиеву Лавру и застали там мерзость запустения[6, с.299]. Действительность была заражена лютой ненавистью к Богу и ко всему Божественному. Теряя веру, человек терял главное: внутренний стержень, духовный свет, разрушая тем самым свою бессмертную душу.

Отец Киприан прописался в подмосковном Пушкине, на Акуловой горе, а фактически жил в Москве, в Н. Останкино, в квартире архитектора Виталия Ивановича Долганова. Там же жили мать хозяина и его сестры Фаина и Валентина и находившийся за штатом епископ Варнава.

Иеромонах Киприан большую часть времени проводил за работой в канцелярии митрополита Сергия, будущего Патриарха, и в церкви св. апостола Иоанна Богослова – он был последним настоятелем храма перед его закрытием.

Волны тяжких гонений захлестывали Церковь. Правительство пыталось искоренить всякое проявление церковной жизни среди населения.

Иеромонах Рувим, уезжая в Турткуль, договорился с Валентиной Долгановой о переписке. Из писем было видно, что тучи над Отшельником сгущаются, он ожидал ареста. Как-то намекнул: если моих весточек больше не будет, значит – расстрелян. Вскоре письма прекратились. Шел 1932 год.

Работать в канцелярии митрополита Сергия было опасно. Повсюду появлялись доносы.

В ГПУ получили «докладную записку» от некоего осведомителя, который был знаком с владыкой Варнавой до 1916 года, а после этого времени знал владыку только по слухам. В частности, в этой записке автор сообщает, что у него сложилось «полнейшее впечатление нелегального монастыря. Пребывание там Варнавы считалось секретным и держалось в глубокой тайне»[цит. по 6, с. 307-308].

От другого осведомителя ГПУ получило информацию, что сестры Долгановы и иеромонах Нелидов (о. Киприан) предлагали ему в личной беседе, состоявшейся в 1932 году, «уйти в монашество от советской жизни, ибо при советской власти идет одно лишь развращение».

Владыка Варнава, отец Киприан, сестры Долгановы ждали ареста. Как ждали его в те времена миллионы людей по всей многострадальной России.

Вскоре за ними пришли…

* * *

5 марта 1933 года ОГПУ арестовало епископа Варнаву, иеромонаха Киприана и сестер Фаину и Валентину Долгановых. Отца Киприана забрали прямо на работе, в канцелярии Синода. [6, с.307].

В этот же день отец Киприан был допрошен в комендатуре ОГПУ на Лубянке. Ему задавали вопросы: кто живет вместе с ним в квартире, о чем ведутся разговоры. Отец Киприан ответил: «Во время чаепитий были разговоры, делились впечатлениями, где кто жил и какие там условия жизни. На политические темы разговоров не было». На следующий день после допроса иеромонах Киприан был перевезен в Бутырскую тюрьму. Он проходил по групповому делу “Московское дело еп. Варнавы. 1933 г.” В деле говорилось, что Константин Алексеевич Нелидов, «один из наиболее преданных учеников» епископа, «принимал в судьбе Варнавы (Беляева) весьма горячее участие… Возил его с собой в ссылку в Кзыл-Орду и наконец привез в Пушкино, где поместил особо, приставив к нему для услуг монашек”.

Обвиняли их всех – епископа Варнаву, послушниц, иеромонаха Киприана – по трагически известной 58-й статье: их «подрывная деятельность» заключалась, как считали чекисты, в создании тайного монастыря.

В Бутырскую тюрьму поместили и владыку, и сестер Долгановых.

Казематы Бутырской тюрьмы освящены пребыванием в них святых новомучеников и исповедников российских. Как и в древние времена, они терпели гонения, унижения и погибали за то, что не отрекались от Христа и Его Церкви. Лишение гражданских прав, непосильные денежные поборы, аресты, ссылки и лагеря, изъятие имущества, побои и пытки – все претерпели наши новомученики и исповедники, и мучения, причиняемые им, не заставили их изменить православной вере. Укрепляемые Господом, они посрамляли своих мучителей стойкостью и крепостью духа.

Пребывая в тюрьме, они не теряли ни любви к людям, ни смирения, ни внутренней радости. Они не впадали в уныние, но все свои силы, даже в этих страшных условиях, направляли на служение Богу и ближним.

На сегодняшний день Русской Православной Церковью в лике святых прославлено более 1700 тысяч новомучеников и исповедников российских, из них двести человек прошли через Бутырку[9]. Этот список продолжает пополняться – Господь открывает нам имена Своих угодников.

«Если мы канонизируем всех новомучеников российских, — писал о. Глеб Каледа, очевидец многих страшных страниц истории нашего отечества, — то в Русской Православной Церкви будет больше святых, чем во всех остальных поместных Церквах вместе взятых — вот в чем сущность и содержание истории Православия России в XX в.» [цит. по 9].

Сырая и холодная камера.

Скудная, хуже, чем для скотины, еда.

Допросы, на которых тебя бьют по лицу, сбивают с табурета, пинают ногами.

Бессонные ночи. Яркий свет в глаза. Оскорбления. Боль. Кровь…

8 апреля иеромонах Киприан снова был вызван на допрос, и следователь спросил его, признает ли он себя виновным в предъявленном ему обвинении. «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю», – ответил отец Киприан.

23 апреля следствие, на которое ушло меньше двух месяцев, было закончено. Арестованных обвинили в создании на квартире Долгановых нелегального монастыря и в «тлетворном» религиозном влиянии на молодежь.

10 мая 1933 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило епископа Варнаву и иеромонаха Киприана к трем годам заключения в исправительно-трудовом лагере, а сестер Фаину и Валентину Долгановых – к трем годам ссылки в Северный край.

…Потом владыка Варнава так вспомнит этот час: «Свисток паровоза. Гремят теплушки на стрелках. Тянется перед глазами длинный, длинный эшелон. Двери вагонов наглухо закрыты, и лишь в люках, под крышей, видны испитые лица. Зека. Семафоры, стрелки, пути. Много путей. Пути жизни… Вот мы и едем. Несутся вагоны вглубь, в тайгу, в холод одиночества» [цит. по 6, с.328].

В середине апреля 1933 года осужденных взяли из Бутырской тюрьмы на этап.

Посадка заключенных в товарные вагоны обычно происходила далеко от Москвы, в безлюдном месте, среди проселочных дорог. Скорее всего, именно там погрузили в теплушки и тот этап, в котором находился о. Киприан и его духовный наставник.

Отец Киприан был отправлен на Алтай на строительство Бийского тракта.

 

Лагерь

Лагерь. Разновидность застенка.

Место постоянных мучений.

Подневольный и непосильный труд.

Голод и холод.

Ожидание близкой и неминуемой смерти.

Ад на земле…

По воспоминаниям заключенных – его друзей, – всегда ровный, светлый, ясный, излучающий спокойствие, добро и радость, отец Киприан работал сначала на земляных работах на Алтае, а затем был назначен в лагере кладовщиком. Можно только догадываться о трудности духовного подвига, о терпении и молитве, которые требовались, чтобы сохранить в себе твердую веру и иметь радость в том земном аду.

В это время у владыки Варнавы открылся дар прозорливости. Дорогой на Алтай ему Господом было показано все, что их ожидало: он в подробностях увидал даже само расположение лагеря, где им предстояло прожить первый год.

Господь не оставлял Своей заботой владыку Варнаву и иеромонаха Киприана, всячески облегчая тяжелейшую лагерную жизнь Своих рабов.

В лагере познакомились с Зиной Петруневич, дочерью известного киевского протоиерея. Однажды к Зине подошел о. Киприан и тихо сказал ей: “Тут сидит один владыка. Ему был голос, говоривший, что есть здесь свой человек, и попросил подойти к вам” [цит. по 6, c. 332].

И он изложил просьбу. Дело в том, что сразу же по прибытии в лагерь “блатные” украли у епископа все вещи. Отец Киприан просил Зину Петруневич помочь вернуть их.

Уголовники весьма уважительно относились к Зине, как представительнице медперсонала, и вскоре по ее просьбе вещи епископу были возвращены.

Была и другая встреча – с монахиней Екатериной (Чичериной), обязанностью которой было ухаживать за больными. В своих воспоминаниях она напишет, что однажды ей представился молодой мужчина в синей холщовой куртке, сразу вызвавший в ней доверие. “На вид русский витязь, полный сил и здоровья…” [6, с. 336]. С открытого благородного лица на нее смотрели большие светлые глаза. Это был о. Киприан.

Людей гнали на подневольную работу, как скот, а кормили и содержали хуже скота.

Постоянный голод; постоянный недосып; постоянные зуботычины, поношения, побои…

В такой обстановке даже и неверующий человек поневоле начнет думать о страданиях Господа нашего Иисуса Христа. Его бичевали, Его заушали, в Него плевали, Его унижали – и Он все смиренно снес, все перенес! И только молился, горячо молился Отцу Небесному Своему…

Молился в страшном лагере и о. Киприан. Он молился Господу за всех страдальцев.

И молились другие люди, шепотом произнося имя Божие; и им становилось легче, и сходила благодать на них – в самой язве боли, в самой сердцевине земного ада.

СибЛАГ, созданный в 1929 году, занимался, наряду с другими строительными объектами, строительством Чуйского тракта. Это была дорога длиною в шестьсот двадцать километров от города Бийска до границ Маньчжурии. Царское правительство построило здесь в свое время гужевую дорогу, которая служила для торговых связей с Монголией и Китаем. Не спеша и, конечно же, без осужденных по 58-й статье оно строило ее десять лет – с 1903 по 1913 год. А теперь каторжным, непосильным трудом заключенных предстояло построить ее, для автомобильного движения, всего за четыре года.

Епископ Варнава от работы отказался и получал штрафной паек хлеба и миску баланды. Врач лагерной больницы, сжалившись над ним, поставила диагноз: “шизофрения”.

А о. Киприан все тащил умонепостижимую лямку каторжного, рабского, смертельного труда.

И, может быть, он, духовный сын владыки, как никто другой, понимал: владыка Варнава – не сумасшедший, а блаженный, юродивый Христа ради…

Чуйский тракт

Чуйский тракт сегодня – дорога федерального значения. Сотни тысяч туристов ежегодно следуют по ней, наслаждаясь природой Горного Алтая. Но мало кто знает, какой ценой была проложена эта трасса.

С осени 1932 года основной рабочей силой на строительстве дороги стали заключенные седьмого отделения сибирских лагерей. На каждые несколько десятков километров создавались временные концентрационные лагеря, так называемые «командировки», рассчитанные на десятки или сотни человек. Планы, спускаемые «сверху», из сталинской Москвы, с каждым этапом работ ужесточались. От людей требовали невозможного. Всё делалось вручную.

Большинство заключённых, в том числе и женщины, трудились на выравнивании дорожного полотна. Работали кирками, лопатами, на тележках возили грунт. От холода, голода, непосильного физического труда и болезней каждый день умирали десятки, а может, и сотни человек.

Вот в такую штрафную “командировку” на пробивку скального бома Яломан был отправлен о. Киприан. За свою честность и неподкупность он был оклеветан и заслан сюда, к отъявленным разбойникам. Среди штрафников ему многое пришлось вытерпеть. Иеромонаха Киприана окружала грубость и распущенность. Но и здесь он во всем старался подражать Христу. «Побеждал своей кротостью. Будучи дневальным в палатке этих разнузданных людей, он им не перечил, не укорял, старался услужить (дневальный следит за печкой, за сушкой одежды, за кипятком)»[цит. по 6, с. 336]. И как Господь относился к разбойникам и блудницам, любя и жалея их, так и о. Киприан любил окружающих его и потерявших человеческий облик, прощал грубость, жалел и молился о них.

Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской) пишет: «Главное чудо жизни есть, конечно, любовь человека к Богу и к другому человеку… И всё, ведущее к этой любви, – есть чудо жизни.»[10]

В этой штрафной командировке происходило маленькое чудо, которое Господь совершал через иеромонаха Киприана: ожесточенные люди чувствовали искренность в необычной его доброте, сами смягчались и начинали ценить его отношение. Где-то в глубине души они начинали оживать, становились немного милосерднее и сострадательнее.

Когда вскоре о. Киприан умер в больнице в расцвете лет, то один из них вспоминал о нем со слезами[цит. по 6, с. 336].

О месторасположении «командировок» вдоль Чуйского тракта, к сожалению, не опубликовано никаких материалов. Место лагеря у бома Яломан было указано лишь двумя алтайскими старожилами. Наибольшую помощь в поиске места лагеря оказал житель села Купчегень Ю. К. Карастанов[1].

Лог Карасук и бом Яломан находятся за перевалом Чикет-Аман почти в пяти километрах от села Купчегень. Раньше дорога в обход бома шла поверху, подъём был трудный. Сейчас же, благодаря нечеловеческим усилиям заключённых СибЛАГа, она вьётся по «откопанцу», буквально над самым потоком бурной реки Катунь.

Где жили строители дороги на боме Яломан? Их небольшой барачный городок располагался примерно в пятистах метрах от Чуйского тракта. Горы расположены так, что солнце видели только те люди, которые уходили на дорожные работы за выступ горы.

Бараками несчастным служили палатки, а точнее — тенты, натянутые над неглубокими земляными рвами. Леса вокруг практически нет. Если в лагере и были деревянные дома, разве что для охраны. В одном из рвов в наши дни обнаружили осколки тонкого оконного стекла, несомненно, относящиеся к тому времени. Капитальные постройки в лагере не возводились. Не было у него и ограждения. Когда лагерь расформировали, тенты, кровати и другое имущество вывезли, а на поляне остались лишь аккуратно выкопанные рвы.

Кончину любимого ученика предскажет учитель. Перед отправкой в психиатрическую больницу неожиданно тихо скажет при Зине: «Среди лета умер Нелидов»[6, c. 342]. Обеспокоившись, она отправилась на штрафную командировку, где тот находился, и застала Нелидова в полном здравии, с кайлом в руках на прокладке тракта.

Но вскоре пришло известие о смерти Киприана от дизентерии. В это время епископ Варнава (Беляев) был уже в больнице. Приехав туда в качестве медицинского работника, Зина сумела встретиться с владыкой – для того, чтобы повторить ему его недавние слова: «Среди лета умер Нелидов». Не то лет, не то лета, но и то, и другое исполнилось. По щекам владыки покатились слезы.

В лагере у бома Яломан умер и похоронен иеромонах Киприан летом 1934 года[4, c. 9-13]. Он скончался в лагерной больнице от “энтероколита и упадка сердечной деятельности”[1]. Был погребен в ущелье Коркучи в отдельной могиле. Рядом с его могилой находилась могила другого заключённого. Но где именно покоятся тела мучеников, нам неизвестно.

“Смерть о. Киприана произвела большое впечатление на заключенных, даже на уголовников, и все горько сожалели о его кончине, так как увидели в нем истинного ученика Христова”, – напишет впоследствии м. Екатерина (Чичерина).

Екатерина, посетив могилу о. Киприана, выложила на ней небольшой крест из алтайских камней.

«Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная…»

* * *

30 мая 1989 года года о. Киприан, в миру Константин Нелидов, был реабилитирован Прокуратурой СССР по 1933 году репрессий.

В августе 2000 года на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви был причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания.

Через десять лет, в 2010-ом, на месте лагеря был установлен крест.

В 2014 году, спустя ровно 80 лет со дня преставления иеромонаха Киприана, в логу Карасу, перед Яломанскими Бомами, на том самом месте, где был лагерь – один из лагерей СибЛАГа, – впервые, по благословению епископа Горноалтайского и Чемальского Каллистрата, в походном храме, совершилась Божественная литургия[1].

В заключении рассказа о жизни о. Киприана приведем слова св. царя Соломона: “А праведник, если и рановременно умрет, будет в покое. Ибо не в долговечности честная старость, и не числом лет измеряется: мудрость есть седина для людей, и беспорочная жизнь – возраст старости. Как благоугодивший Богу, он возлюблен, и, как живший посреди грешников, преставлен, восхищен, чтобы злоба не изменила разума его, или коварство не прельстило души его… Достигнув совершенства в короткое время, он исполнил долгие лета…”(Прем. 4:7-14).

И в другом месте говорится: “В глазах неразумных они казались умершими, и исход их считался погибелью, и отшествие от нас – уничтожением; но они пребывают в мире. Ибо, хотя они в глазах людей и наказываются, но надежда их полна бессмертия. И немного наказанные, они будут много облагодетельствованы, потому что Бог испытал их и нашел их достойными Его. Он испытал их как золото в горниле, и принял их как жертву всесовершенную. Во время воздаяния им они воссияют как искры, бегущие по стеблю. Будут судить племена и владычествовать над народами, а над ними будет Господь царствовать во веки. Надеющиеся на Него познают истину, и верные в любви пребудут у Него; ибо благодать и милость со святыми Его и промышление об избранных Его.” (Прем. 3:2-9).

Иеромонах Киприан претерпел до конца уготованные ему тяжкие испытания и, по слову Господа (Мк. 13:13), наследовал спасение и вечное блаженное пребывание с Богом в Небесном Царстве. Молитвами преподобномученика Киприана да поможет и нам Господь достигнуть спасения.

Библиография:

1. «Командировка» сиблага у бома Кор-Кечу на строительстве Чуйского тракта. Алтайская митрополия. Барнаульская епархия. [Электронный ресурс] URL: http://www.altai-eparhia.ru (дата обращения: 27.02.2013).

2. Галай Ю. Г. Послереволюционная хроника Благовещенского монастыря.- НН: Нижегородская высшая школа МВД РФ, 1995.

3. Дамаскин (Орловский), игумен. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Российской Православной Церкви XX столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Кн.1.- Тверь, 1992.

4. Дамаскин (Орловский), игумен. Мученики, исповедники и подвижники благочестия РПЦ ХХ столетия. Жизнеописания и материалы к ним. Кн. 7.- Тверь, 2008.

5. Книга памяти жертв политических репрессий в Нижегородской области. Т. 2.- НН: Нижегородский печатник, 2001.

6. Проценко П. Г. Биография епископа Варнавы (Беляева).- НН: Изд-во Братства во имя св. князя Александра Невского, 1999.

7. Тихон (Затекин), архимандрит. Священномученик Лаврентий, епископ Балахнинский. Жизнеописание. – Нижний Новгород: Издательский отдел Нижегородской епархии при Вознесенском Печерском монастыре, 2012.

8. Игумен Тихон (Затекин Н. И.), Дегтева О.В. Святители земли нижегородской.- НН: ООО “Центр содействия бизнесу”, 2003 г.

9. Екатерина Степанова. Тюрьма новомучеников.// Журнал о православной жизни Нескучный сад. [Электронный ресурс] URL: http://www.nsad.ru (дата обращения: 26.11.2012).

10. Архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской) “Что такое чудо?” [Электронный ресурс] URL: http://azbyka.ru/chto–takoe–chudo (дата обращения: 01.10.2016).