Николай Михайлович Подольский (1891-1972) сын священника Никольской Церкви села Пикшени Лукояновского  уезда Михаила  Александровича Подольского. Учился в Починковском духовном училище с 1901 года и окончил его в 1905. После чего поступил в Нижегородскую духовную семинарию из которой был отчислен в 1907 году за хранение нелегальной литературы, а именно материалов «свободнй школы». Николай Михайлович продолжил учебу сначала в частном Нижегородском реальном училище Ильинского, а затем окончил Константиновский межевой (землеустроительный) институт в Москве.

Трудовая деятельность Николая Михайловича протекала в городе  Лукоянове, где он проработал 33 года старшим землеустроителем Районного земельного отдела до выхода на пенсию в 1958 году в возрасте 67 лет.

Николай Михайлович вместе со своей женой, Анастасией Иосифовной  учительницей Лукояновской школы глухонемых, построили дом в Лукоянове, посадили огромный сад, вырастили троих детей и до самого конца жизни каждое лето принимали внуков на школьные, а затем и университетские каникулы.

Воспоминания о своей жизни Николай Михайлович записал по настойчивым просьбам своих внуков в 1964 – 1968 годах .

Предлагаем вашему вниманию отрывки из его мемуаров, касающиеся времени его обучения в Починковском духовном училище с 1901 по 1905 года.

…

Весной 1900 г. семья наша увеличилась: 12 мая по старому стилю, а 24 по новому стилю родился брат Борис. При его крещении я был его крестным. Еще когда я учился в старшем отделении (школы), между родителями, а также в разговоре со знакомыми, приезжавшими к нам в гости, заходила речь о том, куда думают родители отправить меня для дальнейшего учения после окончания школы. Принципиально вопрос был решен давно: меня отдадут учиться в духовное училище. Были изредка разговоры о гимназии, но это было отцу не по карману. Теперь возникал второй вопрос, в какое духовное училище отдать меня учится. В губернии было всего 4 таких училища: в Нижнем, Арзамасе, Лыскове и Починках. В первых трех училищах было общежитие для учеников, в Починках общежития не было и ученики жили на частных квартирах. Это не устраивало родителей, и они решили отдать меня учиться в Нижний, о чем сказали и мне. Это повторялось несколько раз, и я был уверен, что осенью 1901 года я поеду учиться в Нижегородское духовное училище.

Приблизительно за месяц до отъезда на учебу родители передумали и решили отдать меня учиться в Починки, тем более, что как выяснилось, там с нового учебного года будет организовано общежитие для учеников. Сначала я плакал и сильно горевал, что поеду учиться не в Нижний, а в Починки, но делать было нечего – воля родителей есть закон. До этого времени, живя в селе Пикшень, я никуда не ездил и нигде не бывал, за исключением только сёл Б. Болдино и Михайлов-Майдан. Теперь предстояло ехать в Починки, которые находились на расстоянии 50 км от Пикшени. В один из августовских дней 1901 г. родители повезли меня для дальнейшего обучения в Починки, день был теплый и ясный. Мы проезжали через деревни: Львовку, Логиновку, через большое село Новая Слобода. От Новой Слободы до села Ильинского не было ни одного селения, только с правой стороны от нас была деревня Малиновка, но мы ее объехали. За Малиновкой выехали на дальние поля большого села Кочкурово. Эти дальние поля с плохими песчаными почвами использовались под посев гречихи. Такого огромного поля, засеянного сплошь гречихой, которая к этому времени уже отцвела и побурела, я раньше никогда не видел. Недоезжая до реки Алатырь, мы пересекли вновь построенную железную дорогу Рамаданово – Нижний Новгород. Дорога только в этом году была пущена в эксплуатацию к открытию мощей Серафима Саровского, и по ней к Сарову на торжества проезжал сам царь Николай с семьею. Невдалеке виднелась железнодорожная станция Ужовка.

После переезда железной дороги мы, по временному мосту, переехали самую большую речку в южной части Нижегородской губернии – Алатырь. В Починки мы приехали, когда уже было совсем темно. Остановились на ночлег в номерах для приезжающих у Голубува. У него был каменный двухэтажный дом; наверху имелось несколько комнат, в одной из которых мы с папой и мамой поместились. Внизу жил сам хозяин, а также поместили нашего извозчика. Не помню, сколько дней мы здесь прожили, но вероятно, 2-3 дня не более. Потом меня поместили в общежитие для учеников, а родные, оформив мое поступление в училище, уехали домой. Тяжело было расставаться с родителями. Я десятилетним мальчиком оставался один, первый раз в жизни без родителей и семейного очага.

Общежитие находилось на расстоянии 1,5 км от училища, куда каждый день приходилось ходить. Для училища мне сшили форму-блузу и брюки из темно-серого полусукна, купили простые сапоги, в которых я постоянно ходил. На голове, я, как и все другие ученики носил форменную фуражку, то есть простую фуражку с черным бархатным околышем. Само духовное училище помещалось в центре Починок напротив знаменитого Починковского собора. Это было двухэтажное каменное здание. В нижнем этаже помещался один первый класс, и была квартира смотрителя училища. На втором этаже помещались остальные три класса (2, 3, 4) и учительская комната. При училище был небольшой двор. Рядом с училищем было одноэтажное здание Починсковского Волостного правления. Перед училищем был небольшой палисадник, в котором росли акации и куда в хорошую погоду на переменах выходили ученики. В этом здании мне предстояло проучиться четыре года при благоприятных условиях: то есть ежегодно переходить из класса в класс. Всего учеников во всех классах было около 100 человек. Главным образом это были дети духовенства: сыновья священников, дьяконов и дьячков, но были так называемые простословные, то есть не принадлежащие к духовному сословию. Их в училище принимали не всех, а только лучших по успехам. Это были сыновья волостных писарей, сельских торговцев, мещан и других жителей Починок или города Лукоянова. Починки в то время были первым заштатным городом, как его называли. Сначала нас поместили во временном, старом ветхом здании, находящемся в двух километрах от училища.

Приблизительно через месяц нас перевели в другое каменное здание на базарной площади. Условия здесь были лучше. В основном двухэтажном каменном здании помещались спальни учеников. Столовая, она же комната для занятий, помещалась в другом одноэтажном здании, переделанном из бывших амбаров. Здание это было разделено на два отделения: в первой половине была столовая и кухня, а во второй половине комната для занятий, то есть для подготовки уроков. Помощник смотрителя училища жил в нижнем этаже каменного двухэтажного дома. Была еще должность надзирателя училища, в обязанности которого входило следить за порядком, присутствовать за обедом и ужином, присматривать за учениками во время подготовки уроков и т.д.

Общежитие находилось недалеко от училища, 200-300 м, но ходить в дождливую погоду было трудно, так как приходилось переходить через грязную базарную площадь, на которой еженедельно по четвергам были большие базары. Сзади общежития был большой приусадебный участок, который ученики использовали для всевозможных игр, а в теплое время и для подготовки уроков. Здесь же находилась баня, в которой мы периодически мылись. Распорядок в общежитии был такой: в 7 часов утра подъем, в 8 часов завтрак, после уроков обед, после обеда до 5 часов отдых, с 5-ти часов до 8 часов подготовка к урокам, в 8 часов ужин, в 9 часов ложились спать. Утром завтрак состоял из куска белого хлеба и чая с сахаром – давали каждому по два куска пиленого сахара. Белый хлеб и сахар раздавали особые дежурные, назначавшиеся на каждый день. Почему-то лучшим куском белого хлеба считалась горбушка, а не середина каравая хлеба. Поэтому считалось за правило, что если дежурный давал мне горбушку, то в мое дежурство я ему отплачивал тем же. Чай пили из особых кружек, обед состоял из двух блюд, первое – мясное (щи или суп) и второе – обычно картошка с маслом или салом, или каша пшенная или гречневая.

Обедали не из отдельных тарелок, а было общее блюдо, к которому прикреплялось шесть человек. Так же поступали и со вторым блюдом. Ученики не любили когда им подавали на второе блюдо картофель с салом. На этой почве между учениками и заведующей возникали недоразумения. Ученики не ели поданную картошку с салом и начинали громко кричать: “с салом, с салом”. Надзиратель или помощник смотрителя начинали уговаривать и успокаивать учеников, но обычно это ни к чему не приводило. Нередко, после такого шума, нам давали вместо забракованной картошки с салом белый хлеб и чай.

После ужина, перед отходом ко сну, ежедневно все ученики были обязаны присутствовать на вечерней молитве, которая состояла из различных церковных песнопений. Молитва происходила в комнате, где проводилась подготовка к урокам. На молитве присутствовал помощник смотрителя или надзиратель, следивший за порядком, а также за тем, чтобы все ученики присутствовали на молитве. После молитвы ученики расходились в спальни, где ложились спать.

У каждого ученика была отдельная железная кровать, постельное белье было казенное, то есть выдавалась от училища. Обучение было бесплатное за исключением иносословных, которые вносили за это 30 рублей. За пользование общежитием, питание и другие услуги родители ученика вносили 60 рублей за весь учебный год. Сироты духовного звания жили на всем казенном, то есть платы не вносили. Кроме этого им выдавали бесплатно одежду, белье и обувь, то есть они были на полном казенном иждивении.

Отношение учеников духовного училища с крестьянскими ребятами и подростками, жившими в Починках, были не совсем нормальные: прежде всего у учеников духовного училища было прозвище – они нас звали “колуханами” – откуда взялось это слово, объяснить не могу. Иногда происходили драки между учениками и крестьянскими ребятами, как говорили “по любви” то есть добровольно. Если проходила мимо общежития группа крестьянских ребят, то, увидев их, собиралась на улице группа учеников и между ними начиналась драка. Обычно об этом тотчас сообщали надзирателю, который приходил на место происшествия и прекращал сражения. На одиночек учеников на базаре и на других улицах города крестьянские ребята обычно не нападали, за исключением случаев, когда ученики сами задирались.

Когда к ученикам приезжали из дома родители или родственники, то обычно учеников из общежития отпускали к ним на квартиру, обязав явиться в общежитие на ночлег или же на завтра к урокам прямо в училище. В Починках каждую неделю был очень большой базар по четвергам. На этот базар съезжались люди за 50-60 км. Обычно приезжали накануне, когда начиналось так называемое подторжье. Очень много на базар привозилось хлеба (зерно, мука), мяса, скота, в том числе лошадей. Базарная площадь находилась в центре города и представляла собой прямоугольник большого размера. В середине этого участка было городское училище, ряд магазинов, соленые каменные амбары, трактир. Участки между магазинами и улицы были не застроены – это и была базарная площадь.

Наше общежитие находилось на восточной стороне площади. Напротив него был так называемый сенной ряд, где торговали сеном. Его перед базарным днем привозили из селений, расположенных по реке Алатырь (Ильинское, Качкурово) и торговали им не только в базарные дни, но и в другие дни недели. Ежегодно в Починках была Вознесенская ярмарка. Вознесение, религиозный праздник через 40 дней после пасхи, было престольным праздником в Починковском соборе, и этот день приходился на четверг, то есть в базарный день в Починках. На ярмарку для продажи приводили лошадей со всех селений в округе, не только Нижегородской, но и из соседних: Пензенской и Симбирской губерний. Лошадиный торг размещался внизу на берегу реки Рудня, где была большая, ровная незанятая площадка. Здесь были все удобства: рядом вода для поения лошадей, недалеко кузницы. Покупатели лошадей тоже приезжали издалека. Кроме того, на ярмарку приезжала комиссия для покупки лошадей для армии. Все это придавало лошадиному торгу величие и торжественность. Обычно привод лошадей начинался дней за пять до начала ярмарки.

Мы, ученики, обязательно ходили по несколько раз смотреть на приведенных на ярмарку лошадей и прислушивались к разговорам, которые велись между продавцами и покупателями. Путь от общежития до училища проходил все время через базарную площадь. Около собора с северной стороны на базаре продавались так называемые гречишники – это хлебцы из гречневой муки, стоившие одну или две копейки, которые я любил покупать. В Юго-Западной части базара, около трактира Душутина, был так называемый обжорный ряд. Здесь на открытом воздухе продавалась печенка, легкое, студень, вареное мясо – все это можно было купить, оно было доступно и тут же закусить или как говорили “заморить червяка”. Обжорка торговала ежедневно, но в базарный день и накануне, продавцов и покупателей было больше обычного.

Ученики каждую неделю в субботу ходили в церковь, в собор к всенощной, а на другой день утром к обедне. Ходили мы обязательно с надзирателем, строились в общежитии парами или по четверо в ряд и отправлялись в церковь. Ходить в церковь было обязательно для каждого ученика, но не все это выполняли: некоторые прятались по комнатам, другие уходили в сад, третьи ссылались на болезнь, но большая часть учеников все-таки в церковь ходила. Там мы становились рядами на одном определенном месте. Родители оставляли нам деньги на мелочные расходы, которые мы использовали на покупку булок в училище, и ели во время перемены в промежуток между завтраком и обедом, иногда покупали конфеты, тратили на покупку тетрадей, перьев и карандашей. Довольно часто ученикам привозили из дома лепешки, булки, пироги, в дополнение к питанию, которым они пользовались в общежитии.

Сообщение нашего села с Починками было неважное, ездили туда редко. Почта ходила только два раза в неделю, да к тому же посылки принимали только в Новой Слободе за 15 км от Пикшени. Поэтому посылки с продуктами мне пересылались с оказией – с Б.-Маресьевским торговцем мануфактуры Коралевым И. Ф, который в среду приезжал на базар в Болдино, там его находила мама, передавала ему посылку, которую оп привозил в четверг в Починки. Я в четверг утром приходил в палатку, где они торговали, и получал посылку. Обычно в посылке были лепешки, пирожки, вареные яйца и прочее. Домашними лепешками я делился с товарищами, которые мне отплачивали тем же.

Учебный год в училище начинался с 25 августа старого стиля и продолжался до 20 декабря. С этого времени начинались зимние, или, как у нас они назывались рождественские каникулы, они продолжались до 7 января; кроме того, были масленичные каникулы, самые короткие, они начинались со среды на масленице и продолжались по масленичное воскресенье; кроме того, можно было оставаться дома для говенья (исповеди и причащения) всю первую неделю поста. Ученики, которые не ездили домой на масленичные каникулы – первую неделю поста говели здесь в Починках. Я обычно уезжал на масленицу и первую неделю поста домой. Кроме того, были пасхальные каникулы. Они начинались за неделю до пасхи (в субботу перед вербным воскресеньем) и продолжались всю пасхальную неделю. Общая продолжительность пасхальных каникул была две недели. Учебный год заканчивался первого июня, а затем в течение двух недель проводились экзамены. После экзаменов ученики распускались домой на летние каникулы.

С большим нетерпением ученики ожидали первых зимних каникул, так как с осени до зимних каникул был самый длинный срок учения. Особенно ожидали отпуска малыши-первоклассники, которые тосковали по родному дому, где оставили мать, отца, братьев и сестер. Настроенье у учеников перед отпуском было приподнятое. Приблизительно за неделю до отпуска многие ученики рисовали на бумаге плакат со словом “отпуск”. Буквы для этого слова заранее подбирались разных шрифтов из заглавных букв книг, переводились на бумагу, а затем раскрашивались разными акварельными красками. Плакаты эти вывешивались на видных местах в комнате для занятий и столовой. С большим нетерпением накануне дня отпуска ждали из дома подводы, которые приезжали за отпускниками. Большая часть учеников была из сел, и ехать домой приходилось на лошадях. Только незначительная часть учеников была из города Лукоянова, и его окрестных селений. Эти ученики ехали на лошадях до станции Ужовка, находившейся в 12 км от Починок, там садились на поезд и по железной дороге ехали до станции Лукояново. Какими счастливцами были те ученики, за которыми приехали подводы или родители накануне отпуска, и как волновались и беспокоились те, за которыми не приехали. Все могли подумать эти ученики: не дошло письмо до родителей о дне отпуска, болезнь родителей, плохая погода, задержавшая приезд подводы и т.д…

Такое положение однажды сложилось и у меня: накануне за мной подводу не прислали, не приехала она и утром в день отпуска. Что бы это значило, и как мне быть? Недолго думая, я решил ехать до Болдина с ямщиком, приехавшим за моим товарищем. Тулуп у ямщика имелся, и он согласился довезти меня до Болдина за один рубль. Таким образом, в день отпуска, я уехал домой и благополучно добрался до Болдина. Не помню, как я добрался от Болдина до дома, пришел или приехал домой, но только помню, что родители были крайне удивлены, что я приехал не на той лошади, которая была послана за мной. Оказалось, что посланный за мной извозчик выехал из дома не накануне отпуска, как ему было указано, а только в день отпуска и конечно, приехал туда поздно, когда я уже с другой подводой выехал из Починок. Отец за это сильно разгневался на извозчика и лишил его права обработки земли, которой пользовался отец. Больше таких случаев со мной не было, и во время отпусков подводы приезжали, как положено, накануне дня отпуска.

В первом классе училища мы изучали следующие предметы: 1) русский язык, 2) церковнославянский язык, 3) арифметику, 4) закон божий, 5) чистописание. Учителем русского языка был седой старик Перуанский Авенир Афанасьевич, кончавший духовную семинарию. Преподавал он давно, все время проработал здесь, и вероятно, собирался на пенсию, так как работал последние годы. Ученики относились к нему нельзя сказать, что хорошо, за уроками шалили и не слушали.

Арифметику преподавал Дмитрий Романов, кончавший духовную академию. Учитель этот был строгий, высший бал, который он ставил ученикам, была четверка. Закон божий преподавал смотритель училища (директор) Лавров Дмитрий Васильевич – очень высокий тучный человек, а потому и добродушный. Двоек по его предмету не было, да он их и не ставил. Чистописание преподавал Гуляев Иван Дмитриевич, он же в следующих классах преподавал греческий язык – очень строгий как учитель греческого языка и менее строгий как учитель чистописания.

Первый год учения я не блистал успехами: двоек у меня не было, но мало было и четверок, а пятерок не было совсем. Как-то в первом классе я долго не мог освоиться с новыми порядками и требованиями, был замкнутым учеником. Товарищами у меня сначала были соседи по месту жительства: Цветков Владимир – брат Марии Викторовны, впоследствии жены брата Александра, Веселитский Михаил – сын священника из соседнего села Михайлов-Майдан. В училище я был старшим сыном из нашей семьи. Никто из нашей семьи до меня в училище не учился. Поэтому учителя меня не знали, и я их также не знал. Учебный год заканчивался переводными экзаменами. На экзаменах обязательно вынимали билеты и отвечали на вопросы, указанные в билете. Неприятный случай произошел со мной на экзамене по русскому языку. Я ответил по билету, и затем мне дали предложение, разобрать по частям речи, из статьи о гусе Аксакова С.Т. Помню, статья начиналась словами: “Серым гусем называется и т.д.”. Я плохо разбирался в подлежащем и сказуемом, но знал, что обычно первым словом в предложении бывает подлежащее, а за ним следует сказуемое. Поэтому, прочитав предложение, я ответил, что “серым” – подлежащее, а “гусем” – сказуемое. Учитель удивился, просил подумать, но я повторил ранее сказанное. Больше меня спрашивать не стали и сказали, что довольно.

По другим предметам экзамены прошли благополучно. После окончани экзаменов каждому ученику, уезжающему на каникулы, выдавался табель с отметками и результатами, полученными на экзаменах. Если ученик закончил экзамены удовлетворительно, то ему писали: переводится в следующий класс. Мне в табеле написали: имеет неудовлетворительный бал по русскому языку. Это означало, что мне назначается переэкзаменовка на осень по русскому языку.

С таким табелем я приехал к родителям на первые летние каникулы. Горько и обидно мне было за себя, но делать было нечего. Дома отец пожурил меня за такой сюрприз и сказал, чтобы я готовился к переэкзаменовке по русскому языку. В официальном губернском церковном органе печатались списки всех воспитанников духовной семинарии и каждого духовного училища, переведенных в следующие классы. Эти списки обычно приходили в каждую церковь в июле месяце, не ранее. Каково же было наше удивление, когда отец, прочитав этот журнал, сказал мне, что я переведен во второй класс с союзом “и”, то есть последним в списке, состоявшем из 19 человек. Хотя перевод во второй класс с союзом “и” был не особенно хорош, но все-таки это было лучше, чем переэкзаменовка, и я все лето был свободным.

Летние каникулы проводил дома у родителей в селе Пикшень. Товарищей из деревенских мальчиков у меня почти не было, так как я теперь от них отвык и отстал. Во время каникул дружил с сыном местного сельского писаря Любаева – Васей, который был со мной почти одних лет. У этого писаря была большая семья: старший сын кончил Киржачскую учительскую семинарию и был учителем, другой сын старше меня готовился к поступлению в ту же семинарию. Вася Любаев жил дома и готовился к поступлению в Григорьевскую сельскохозяйственную школу, находившуюся около села Обуховки Лукояновского уезда. Летом мы с Васей, а также с моим братом Александром, любили ходить удить рыбу на речку Салю, находившуюся в 2км от села. Саля была небольшая речка с омутами, то есть с ямами довольно глубокими, а между омутами протока – ручеек, через который свободно можно было перейти. Рыбу ловили мы удочками на червя. Попадался главным образом пескарь, голец, изредка окуни и плотва. На рыбную ловлю мы обычно ходили днем после завтрака и приходили к вечеру. Иногда нас собиралась целая группа из двух семей: я с братом, и Вася Любаев с братом Иваном и сестрой Надей. Кроме того, ходили купаться на реку Эчу. Позднее когда мы стали побольше, кроме реки Сали мы ходили удить рыбу на пруды, на купленной в 1901 г. крестьянами села Пикшень у помещика Казанцева земле. Там было несколько прудов, в которых водились караси. Хотя путь туда был более длинный, мы выдерживали это путешествие без особых затруднений.

Приходили домой голодные, а иногда и холодные, но радостные и веселые с добычей – карасями. Обычно мама на другой день поджаривала нам их, и мы – дети с удовольствием ели жареную рыбу. Нужно отметить, что любовь к рыбной ловле мне привил мой покойный отец. Сам отец родился и провел свое детство в селе Лыковщина на берегу реки Керженец, левого притока реки Волга. Река Керженец была богата рыбой, и не раз я слышал рассказы отца, как они с его отцом, то есть моим дедушкой ловили в Керженце рыбу удочкой с ботика, то есть самодельной, выдолбленной из дерева лодки с одним веслом. В Мигино отец рыбной ловлей не занимался, так как там не было ни реки, ни прудов где бы водилась рыба. С приездом в Пикшень в первый же год жизни в этом селе отец брал меня с собой на рыбную ловлю. Мы сначала ходили на Пустошкинские пруды. Эти два пруда были расположены в верстах 2,5 – 3-х от села, на север у лесной рощи, и принадлежали вместе с лесным участком помещику Ерину из деревни Анастасьево, что около села Пустошка. Пруды находились за рекой Салей в полуверсте от нее. Обычно, туда с отцом мы отправлялись еще очень рано до восхода солнца и приходили туда когда начинало светать, мы сидели с удочками до утра, то есть до восьми часов, когда рыба переставала клевать. После этого мы отправлялись домой с рыбной добычей. Караси там были не крупные, серебристые. В реке Сале отец рыбу не ловил, считал, по-видимому, ниже своего достоинства сидеть с удочкой и ловить такую мелочь, как пескари и гольцы.

Помню один случай летом, когда мы с отцом только что пришли на рыбную ловлю на пруд, закинули удочки, как вдруг услышали звук набатного колокола. Оглянулись на наше село и увидели зарево пожара. Мы быстро смотали удочки и побежали домой. Пришли в село усталые. Оказалось, что горел нижний конец улицы, не доходя до церкви. Пожар не угрожал нашему дому. Поэтому мы домой не пошли, а остались на пожаре, причем отец помогал вытаскивать имущество крестьянам тех домов, которым угрожала гибель от огня. Пожар вскоре прекратился, но 8 или 10 домов на одном переулке все же сгорело. Потом мы почему- то перестали ходить рыбачить на Пустошкинские пруды и стали ходить на пруды помещика Казанцева. Это происходило потому, вероятно, что управляющий имением Лебедев Александр Николаевич был наш знакомый, ездил к нам в гости и наши родители бывали у него. Поэтому, хотя эти пруды были от села дальше, чем Пустошкинские, но после ловли, утром мы заходили к управляющему. Здесь мы закусывали, взрослые выпивали, и домой нас отправляли на лошадке, а если улов у нас был плохой, то нам еще подбавляли свежих карасей, из наловленных для управляющего.

…

Осенью 1901 года, после летних каникул, я вновь приехал в Починки для продолжения учебных занятий, теперь я был уже во втором классе, что вносило некоторые изменения, как в занятиях, так и в жизни. Второй класс помещался на верхнем этаже училища вместе с остальными старшими классами. Теперь нам открылся доступ на верхний этаж, куда первоклассников не пускали. Обновился состав учеников в классе: некоторые из наших товарищей остались в первом классе, было несколько второгодников и во втором классе, несколько человек выбыло, так как родители переехали в другое место. Однако основной костяк в классе остался – это ученики перешедшие из первого во второй класс. Прибавились новые предметы: со второго класса начиналось изучение древних языков: латинского и греческого. Изменился и состав учителей в классе: русский язык преподавал молодой учитель, кончавший духовную академию – Голиков Петр Васильевич. Он нам – ученикам понравился, но через месяц он от нас выбыл на работу на другое место. Несколько времени у нас не было учителя русского языка, но затем приехал новый молодой учитель – Лебедев Сергей Александрович, только что окончивший духовную академию. Это был хороший учитель, пользующийся авторитетом у учеников. По внешнему виду он был очень высокий и худой, за что ученики прозвали его “ленгус”, что по латыни значит длинный. У него я учился все три года. Впоследствии он учил и брата Александра, а потом был помощником смотрителя в этом же училище.

Греческий язык считался, пожалуй, одним из главных предметов училища Такое положение этот предмет занял потому, что преподавал его очень строгий учитель Гуляев Иван Дмитриевич, закончивший хотя только духовную семинарию, но весь век проработавший учителем греческого языка в училище. Гуляев И.Д. знал сам греческий язык и требовал знания его и от учеников. Приходил он иногда в класс суровым, грозным, и в это время беспощадно ставил ученикам двойки и даже единицы. Однако потом он старался дать возможность исправить двойку и спрашивал его по несколько раз. Если же ученик, несмотря на все старания, не исправлялся, то неудовлетворительная отметка ставилась ему беспощадно, давалась переэкзаменовка на осень, а если и на переэкзаменовку ученик приходил с плохими знаниями, то ставилась вновь 2-ка, и ученик оставался в классе на 2-ой год. Шутить с таким учителем не приходилось, и предмет этот ученики учили добросовестно и на своего учителя не обижались. Замечательный чтец был Иван Дмитриевич. Обычно в день отпусков уроки хотя и были, но учителя уже не спрашивали по своему предмету, а занимались просто разговорами. В это время Иван Дмитриевич обычно приходил в класс в хорошем, веселом настроении, и мы его просили почитать из книжки какой-нибудь рассказ. Как хорошо, как великолепно читал эти рассказы Иван Дмитриевич, и как мы его внимательно слушали. Его чтение рассказов осталось в памяти на всю жизнь. По внешнему виду он был среднего роста худощавый, имел длинный нос, и был болен туберкулезом. Но, видимо, он вел правильный образ жизни и с этой тяжелой болезнью дожил до старости. Прозвали его ученики за его длинный нос “гусем” – эта кличка так и оставалась за ним на все время работы. Пятерки он ставил редко, большая часть отметок у учеников была четыре и три. Двоек в четверти тоже было немного, но в обычное время в разовых отметках, было много. У учеников была примета: если Иван Дмитриевич приходил в класс в серых брюках, то он бывал сердитый, злой, придирался к ответам учеников и ставил им двойки. Если на нем были черные брюки, то это значило, что он в нормальном обычном состоянии и для учеников не опасен. В большинстве случаев он ходил в черных брюках.

Прямой противоположностью ему, был учитель по латинскому языку Волков Виктор Ильич. Это был седой старик, у которого предмет ученики знали плохо, дисциплины за уроками у него никакой не было. Двоек и троек он не ставил, а ставил только 4-5. С нами он занимался только месяц и ушел в отставку. В моей памяти сохранился такой случай. Вскоре после начала занятий, он нам задал урок – переписать латинским шрифтом с книги слова, и тетради сдать ему для просмотра. Я это сделал, как и другие ученики в точности. Каково же было мое удивление, когда после раздачи тетрадей обратно ученикам, у меня в тетради была поставлена отметка три, что очень редко ставил Виктор Ильич. Оказывается, что в одном или двух словах латинского текста, оканчивающихся на согласную букву, я на конце этих слов поставил твердый знак, за что и получил тройку. Поступивший на его место учитель – Василий Семенович, хотя и был с высшим образованием, однако ученики его не уважали, и не боялись. Это был человек с некоторыми странностями, которые выделяли его из других учителей. В чем тут дело? Происходило ли это от неудачной семейной жизни или от чего-то другого сказать трудно, но факт остается фактом: никакой дисциплины у него не было, ученики его не слушались и тогда, когда он по совместительству занял должность надзирателя в общежитии.

Закон божий в 1 –2 классах преподавал помощник смотрителя – Попов Николай Егорович: это был полный, невысокого роста человек с черной курчавой головой и большим крючкообразным носом. Говорили, что по национальности он не то грек, не то грузин с Кавказа. Почему-то у учеников было ему прозвище “егорь”. Попов старался нам привить расположение к жизни сельского духовенства, идеализировал его и считал, что по окончании духовного образования мы должны стать священнослужителями. Однако сам он после окончания академии не пошел в священники, а ушел на преподавательскую работу. Из учеников у него были свои любимчики, к которым он всячески благоволил, но были ученики которых он не любил, к числу последних относился и я. Не знаю, почему он меня невзлюбил, но думаю, что в этом вопросе немалую роль сыграло то обстоятельство, что мне благоволил, и хорошо ко мне относился смотритель училища Лавров, с которым у Попова были постоянные нелады по службе. В конце концов, дело кончилось тем, что Попов ушел из нашего училища в Лысковское духовное училище на ту же должность, а на место Попова из Лыскова был прислан Крылов Петр Ильич. Это было уже 1904 году, когда я учился в последнем классе училища.

Арифметику у нас по прежнему преподавал Рождественский Дмитрий Романович или, как звали его ученики “роман”, арифметику он преподавал во всех классах училища. В 3-4 классах он, кроме арифметики, преподавал и географию. Географию я очень любил, и кроме того, любил чертить географические карты. За уроками географии учитель требовал от учеников умение чертить карты на классной доске. Для этого 1 или 2-е учеников выходили к доске и чертили на ней географическую сетку, а затем учитель вызывал кого-нибудь из учеников к доске, для того чтобы ученик начертил мелом по сетке какую-нибудь часть света: Африку, Австралию, или границы губернии. Обычно для черчения сетки выходили по желанию одни и те же ученики. Доска у нас могла перевертываться, то есть оборачиваться к классу то одной, от другой стороной. В числе учеников, чертивших на доске географическую сетку, очень часто находился я, любивший это занятие. Обычно мы делали так: на каждой стороне доски чертилось по сетке, причем на одной стороне, обращенной к классу, выполнялась сетка, а на другой стороне чертился и необходимый чертеж, часть света с реками и городами. Когда эта работа заканчивалась, мы докладывали учителю, что сетка готова, а сами уходили и садились на свои места. К доске для черчения карты вызывался по журналу кто-либо из учеников. Вызванный подходил к доске, стирал тряпкой сетку на одной стороне доски, перевертывал доску другой стороной с начерченным, делал какие-нибудь дополнения, и через некоторое время сообщал учителю, что чертеж готов, и далее делал устное объяснение к чертежу. Так происходило постоянно, без всяких недоразумений и инцидентов.

В каждом классе у нас была небольшая классная библиотека, которой заведовал один из учителей. Он выдавал ученикам книги и принимал их обратно. Обычно учителя не позволяли ученикам рыться в книгах, и подбирали им книги сами. Дмитрий Романович выдавал книги из библиотеки ученикам 3 класса. Он доверял ученикам самим выбирать книги в шкафу и только записывал за учеником те книги, с которыми он к нему подходил. Были недобросовестные ученики, которые злоупотребляли доверием учителя и разворовывали книги. Библиотека постепенно приходила в упадок, и в конце концов от нее остались “рожки да ножки”. Закон божий в 3-4 классах преподавал смотритель училища Лавров Дмитрий Василевич. Это был человек по внешнему виду очень полный, высокий, с большой бородой. По характеру своему он был очень добродушный, ученикам по своему предмету он ставил 4–5. Ученики его любили. Вскоре после моего окончания училища он перешел из Починок на ту же должность в город Углич Ярославской области. По-видимому, он сам был оттуда родом, и тоска по родине взяла вверх.

Когда я перешел в 4 класс училища, в 1 класс поступил мой брат Александр. Ему было в училище привыкать и учиться легче, чем мне. Во-первых, он не один был здесь, а со своим старшим братом, его, так сказать, старшим защитником от недоброжелателей-учеников, и я не давал его в обиду особенно задиравшим товарищам. Во-вторых, и учителя к нему относились лучше, чем ко мне, хотя бы потому, что знали меня. Со 2 класса я начал учиться гораздо лучше, чем в 1 классе. Если в 1 классе у меня преобладали отметки тройки, то во втором классе появились четверки, а в 3 и 4 классе четверки и пятерки. Я ежегодно переходил из класса в класс. Окончил курс училища весной 1905 года четвертым учеником: Власов, Никольский, Харитонов, Подольский, и т.д., всего 18 человек. При окончании курса духовного училища мне уже было 14,5 лет, то есть я из детского возраста переходил в юношеский.

Продолжительное время я находился дома только во время летних каникул. От своих прежних деревенских товарищей я отстал, они уже начали помогать отцам в ведении сельского и домашнего хозяйства, особенно летом: пахали, боронили, жали рожь, участвовали в сенокосе. А я летом старался отдохнуть, чтобы осенью с новыми силами приняться за учение. Поэтому была какая-то отчужденность друг от дружки. Вечерами я не принимал участия в беседах с ними, в хождениях по селу, и т. д. Свободное время я проводил в саду, где занимался окапыванием яблонь, ягодных кустов. Частенько ходили с братом Александром ловить удочкой рыбу на реку  Салю и на пруды за карасями. Почти каждую неделю ходили в среду в Болдино на базар и, кроме того, два раза каждую неделю (вторник и суббота) ходили туда же за почтой. Отец выписывал газету “Нижегородский листок”, еще одну Ленинградскую газету “Заря”, а затем “Современное слово” и журнал “Природа и люди”. Я рано начал интересоваться политическими новостями и прочитывал газеты постоянно.

…

Нас, детей Подольских, родители не готовили к будущей духовной карьере и к службе на пользу церкви. Поэтому мы, дети, хотя и ходили по праздникам в церковь, но никогда не участвовали в хождении с отцом с молебнами на Пасху, с иконами по домам верующих, не ходили с ними в Родительские на кладбище, чтобы получить что-нибудь из съестного. По-видимому, родители старались дать нам необходимое образование, чтобы в дальнейшей жизни мы могли работать на гражданской работе. Мать наша, хотя была женщина необразованная, но сама она высоко ценила образование, и несмотря на материальные затруднения, старалась отдать последнюю копейку из дома на то, чтобы дети только учились и учились. Нас не баловали хорошей одеждой, костюмами, обувью, но старались дать образование.

С полным текстом мемуаров Николая Михайловича Подольского можно ознакомиться ЗДЕСЬ.