Отец будущего архимандрита Антония Гавриил Иванович Медведев и мать Ирина Максимовна были вольноотпущенные графини Екатерины Ивановны Головкиной. Гавриил Медведев служил в селе Лыскове у князя Гру­зинского вольнонаемным поваром, когда у него родился младший из детей и единственный сын Андрей (в иночестве Антоний). Это было 6 октя­бря 1792 года; 17 октября был день его тезоиме­нитства.

На пятом году жизни Андрей лишился своего отца, о нежных ласках которого сохрани­лось, впрочем, у него полное любви воспоминание. Мать свою он называл женщиной строгой. Она умерла на 95-м году жизни. Оставшись вдовой с малолетними детьми, Ирина Максимовна про­должала жить в Лыскове, где муж ее успел уже приобрести свой дом, и кормилась трудами рук своих. После обучения грамоте Андрей был от­дан матерью в ученики к аптекарю Полидорову при больнице в Лыскове. В то же время состоял он и в певческом хоре, где пел альтом. Приглашен­ный князем Грузинским в домашние врачи и для заведывания больницей француз, доктор Дебше, полюбил Андрея, взял его к себе и заставлял под своим надзором прислуживать больным, знакомил его и со средствами врачевания и, умирая, пере­дал ему все свои книги. Живой и восприимчивый юноша скоро приучился так успешно помогать больным, что когда заступивший на место Дебше врач не понравился князю, он Андрею Медведеву поручил заведывание всей больницей.

Несмотря на молодость, к фельдшеру Андрею Медведеву многие обращались за врачебной по­мощью, — и не без пользы. За недостатком врачей прикомандированный к готовившемуся в 1812 году Нижегородскому ополчению, он получил формаль­ное дозволение на врачебную практику. Немало врачебной практики доставляла ему Макарьевская ярмарка, которая была в пяти верстах от Лыскова. Купцы московские, которых лечил Медведев, звали его в Москву. Проезжавший по Волге мимо Лыско­ва князь Кочубей должен был обратиться за вра­чебной помощью для больной своей дочери к Мед­ведеву и, когда он облегчил ее страдания, то князь приглашал его сопутствовать ему в Крым, обещая после свое покровительство. Но Медведев на опы­те испытал, как тяжело покровительство вельмож, и охотнее склонился на приглашение московских купцов. Вообще переменить свое положение было его желание, но всего менее приходил на мысль тот путь, на котором суждено было получить ему из­вестность.

Но сначала бессознательно для него самого душа его подготовилась и как бы случайными впечатле­ниями и самыми обстоятельствами жизни к новому направлению. Однажды случайно забрел он ночью в нижний этаж княжеского дома, всегда открыто­го для странствующих монахов. В одном углу его, освещенном лишь лампадой, увидал он послушника, стоящего на коленях и молящегося. Завязался раз­говор. Медведев полюбопытствовал узнать, в чем состоит келейное монашеское правило. Странник предложил совершить его вместе. Душа Андрея усладилась именем Сладчайшего Иисуса, много­кратно повторяемым и в каноне, и в акафисте.

Последовавшее вскоре за этим случаем зна­комство с настоятельницей Арзамасской Алексе­евской общины Ольгой Васильевной Стригалевой имело более определенное и решительное на него влияние.

По врачебной практике Медведев бывал и в Ар­замасе. Один раз из одного дома он приглашен был подать помощь тяжко болевшей Ольге Васильевне, подле изголовья которой провел он несколько ча­сов и немало выслушал духовного и назидательно­го. Ему удалось облегчить болезненное состояние Ольги Васильевны. От нее приглашен был он к бо­лящей блаженной Елене Афанасьевне из рода дво­рян Дертьевых.

Елена встретила Медведева словами: «Ныне начах: сия измена десница Вышняго» (Пс. 76:11), потом, взглянув на его мирскую одежду, сказа­ла: «Хорош паренек, да одежду нужно подлиннее, до самых пяток». Лекарство принимать какое-либо она отказалась. Не понял тогда Медведев слов бла­женной, но после видел в них пророчество о его иночестве и указание на то, что знакомство с Оль­гой Васильевной было началом для него нового по­ворота в его жизни.

Как в Лыскове, так и в ближайших к нему мест­ностях, особенно по левому берегу Волги, было многочисленное население из раскольников. Мно­гие и из купцов московских, которых случалось лечить во время ярмарки Медведеву, принадлежа­ли к расколу. Пропаганда, свойственная расколу, не опустила случая коснуться и даровитого юноши. Православные из простого народа доказывали ис­тину своей веры преимущественно тем, что в Пра­вославной Церкви много мощей, а у раскольников их нет. Поэтому раскольники старались подорвать доверие и уважение к святым мощам, чествуемым православными. Много таких внушений пришлось выслушать и Медведеву. Не видев прежде мощей святых угодников, Андрей при первом же предста­вившемся случае отправился в Муром и Владимир, где были святые мощи.

Посещение мест, где почивают угодники Божии в нетлении своих мощей, рассеяло те внушения, ка­кие сделаны были раскольниками. Особенно силь­но поразило его нетление мощей во Владимире.

С этого времени яснее и определеннее стала воз­никать у него мысль об иноческой жизни. Во впе­чатлительной душе раз возникшая мысль усилива­лась более и более. Ольга Васильевна снабжала его духовными и святоотеческими книгами, в которые он дотоле не заглядывал. В подвале того дома, где жил Андрей, отыскал он уголок, куда по временам иногда на день, иногда на два удалялся он так, что не знали, где он был. Здесь приучался он к молитве и собранности духа. Исполнение служебных обя­занностей при больнице в Лыскове при князе Гру­зинском, хотя добром, но своенравном, тяготило его давно. Он желал другого места, но оказалось важное препятствие.

Три года мать Андрея просила отпустить сына, но князь не соглашался, и когда она настаивала на возвращении вольной ее мужа, объявили ей, что вольная сгорела. При дальнейшей просьбе князь уже грозил, что отдаст в солдаты Андрея. В этом затруднительном положении помог Андрею секре­тарь Макарьевского магистрата Соловцев. Он помог достать копию с вольной и метрическое свидетель­ство и на основании этих документов приписаться Андрею в мещане города Арзамаса. Во время этих хлопот, чтобы не подвергаться какому-либо тяже­лому действию вспыльчивого князя и вместе с тем подготовиться к иноческой жизни, мысль о ко­торой стала преобладать теперь в душе Медведе­ва, он прибыл в Арзамас, где надел лапти, худую одежду и бедным странником отправился в Саров. В осеннее дождливое время в рубище нищего явил­ся в 1817 году в обитель и первого встретившегося ему послушника спросил, к кому следует ему обра­титься с просьбой о принятии его в число братства. Вопрошаемый подозрительно осмотрел его с ног до головы. Заметив, что грязное рубище слишком противоречит всему прочему, послушник, считая его обманщиком и подозревая худые намерения, сказал, что в святой обители нет места таким ша­тунам, и прибавил, чтобы он поскорее убирался из обители, грозя призвать сторожей, чтобы вы­проводить его. Далеко еще не нищий духом, мни­мый нищий запальчиво стал обличать послушника за несообразное с его званием лицеприятие и тем еще более убедил послушника в справедливости родившегося в нем подозрения. Но дальнейшие объяснения прерваны были появлением монаха. который, подозвав к себе послушника, увел его для исполнения спешного послушания. Проходя­щий монастырский работник указал страннику вход к казначею, но и тем он был принят сурово. Медведев, глотая слезы, направился к выходным воротам, с твердым намерением не бывать впредь в Сарове. За воротами ему встретился отец Марк. Блаженный в одной рубашке с обнаженной грудью и веткой в руках остановил бежавшего из обители и, положив ему руку на плечо, с улыбкой напра­вив на него взор, произнес: «Не искушай Господа Бога твоего». Уразумел Андрей смысл обличения от старца Марка, понял, что Господь попустил быть ему искушенным таким неприязненным приемом в обители за то, что сам приходил искушать иноков. Со слезами раскаяния пал он к ногам блаженного. «Прости меня, батюшка, — говорил он, рыдая, — и помолись обо мне Господу, согрешил я». Старец улыбнулся, перекрестил его и сказал: «Смиряйся и спасешься. Иди с миром. Не убо прииде еще час. Господь управит путь твой в место сие».

Из своего путешествия Андрей Медведев воз­вратился в Лысково, но с твердой решимостью оставаться там недолго. Мать неохотно давала согласие на поступление его в монастырь, и это на время остановило его. Но уже 27 июля 1818 года Медведев снова пришел в Саров с просьбой о при­нятии в монастырь. Игумен Нифонт принял его внимательно и дал ему особую малую келию. По­ступив в Саровскую обитель, Медведев старался приучить себя к разным иноческим послушаниям, между прочим, пел на клиросе и был чтецом.

Будущий архимандрит отец Антоний не мог пользоваться советами и наставлениями великих подвижников Сарова старцев Марка и Серафима. Марк скончался 4 ноября 1817 года, а Серафим был в затворе с 1810 года до 1825 года, и до 1820 года сохранял обет молчания. Никакому старцу в по­слушание и не был поручен ищущий иночества. Но Медведев имел мудрую руководительницу к духовной жизни в лице настоятельницы Алексе­евской общины. Болезненное состояние Ольги Ва­сильевны, которую Медведев чтил, как духовную мать, доверявшую врачебному искусству Андрея Гавриловича, подавало повод к частым посещени­ям, во время которых, врачуя ее телесно, сам враче­вался от нее духовно.

В первое время пребывания своего в Сарове Медведев не встречал препятствий к посещению ее, но потом стали отказывать ему в дозволении на это, так как отлучка из обители по правилам монастыр­ским возбранялась. При этих обстоятельствах пре­бывание в Сарове для молодого человека, не по­корившего воли своей безропотному послушанию, казалось тяжело.

Пробыв около полутора лет в Сарове, Медведев возвратился в Арзамас — недалекий от мысли совсем отказаться от монашеской жизни. Ольга Васи­льевна своими убеждениями рассеяла его колебание и убедила его поступить в Высокогорский мона­стырь, находящийся верстах в четырех от Арзамаса. Живя в этой пустыни, он мог пользоваться советами и наставлениями Ольги Васильевны и одновремен­но быть ее врачом. Медведев пришел в Арзамас как бы для того, чтобы принять последнее благослове­ние от блаженной Елены Афанасьевны.

Высокогорская пустынь, в которую поступил Медведев, была скудна и средствами материаль­ными, и числом братства. На нового послушника, который и здесь еще немало времени оставался не зачисленным формально в братство, может быть, по причине неполучения увольнительного свиде­тельства от общества, возложена была обязанность пономаря. Имея свои средства, Медведев каждый день для служения доставлял свежие просфоры и нескудно выделял вино. Поэтому служащие были очень довольны им. Он продолжал заниматься и врачеванием, и многие обращались к нему за вра­чебной помощью.

Наконец, в 1822 году он официально был зачис­лен послушником пустыни и вслед затем 27 июня пострижен в монашество с именем Антония, в честь преподобного Антония Печерского. Недо­статок в иеромонахах и способности нового по­стриженика побудили начальство вскоре же после пострижения рукоположить его в священный сан. 20 июля он был рукоположен в иеродиакона, а 22 числа в иеромонаха.

Со времени поступления своего в Высокогор­скую пустынь отец Антоний находился под непо­средственным духовным руководством Ольги Ва­сильевны. Она приучала его к подвигам иноческим, отсекая всякое излишнее желание. Раз, будучи у Ольги Васильевны, сказал он ей, что купил очень хороший себе тулуп из овчин калмыцких. Ольга Ва­сильевна призвала купца, продавшего тулуп, и веле­ла возвратить данные деньги, сказав: с тебя доста­точно и простой овчины для защиты от холода.

Не оставлял отец Антоний и общения с Са­ровскими старцами, для которых путь в Москву или Нижний был чрез Арзамас. По временам бы­вал в Сарове и сам отец Антоний. После того как в 1820 году отец Серафим разрешил свой обет молчания, он пользовался его советами и настав­лениями. Князь Грузинский примирился с тем, что Медведев оставил его, и даже с доверенностью об­ращался к нему за содействием в своих семейных делах. Одно такое поручение подало повод или вы­звало окончательно решимость отца Антония пред принять путешествие к святым русским местам даже до Киева. Это было в 1824 году.

В Нижнем Новгороде отец Антоний должен был прожить довольно много времени в ожидании сына князя Грузинского, которого он должен был сопро­вождать в Белбажский монастырь. Это замедление было причиной нового смущения для отца Анто­ния. Вот что он писал: «В Нижний прибыл П. А. Об. и умолял меня возвратиться в Арзамас для поль­зования привезенной им жены, бывшей в чахотке, в надежде моего на это согласия».

15 мая выехал отец Антоний из пустыни: насту­пило 4 июня, а он был еще в Нижнем. В этот день приехала в Нижний Новгород начальница Арза­масской общины Ольга Васильевна и остановилась в Крестовоздвиженском монастыре у игумений Дорофеи (Мартыновой) — умной, духовной старицы, много испытавшей в жизни и всегда назидательной в беседах. К ним отправился отец Антоний просить совета для разрешения смущавших его помыслов.

«Думали, — пишет он, — говорили и извлека­ли из примеров и, наконец, единогласно решили, что Бога ради можно и то, и другое делать. Но как лечение не собственное дело монаха, то предпоч­ли, что лучше Бога ради для назидания душевного видеть отцов, видеть их жизнь и собрать полезное для своей души. Случившийся тут же духовный отец монастыря прочитал молитву и благословил меня в путь предлежащий. После сего решения я совершенно ожил от развязки совести и мышления. Теперь и сам я видел, что путь имеет для меня поль­зу, а потому столько и препятствий встречалось. К двум старцам присоединилась еще духовная ста­рица Ев. Л., и каждая из своего садоделания изно­сила в беседу, кто как учился вскапывать, кто по­ливать, кто блюсти, чтобы не росло терние на ниве сердца. Заключение беседы было такое, что к спа­сению душевному при помощи Божией благодати надо во всем понуждать себя».

Между тем князь Грузинский все не приезжал. Скука стала одолевать отца Антония, но он нашел избавление от нее в довольном запасе отеческих книг, которые он взял с собою в путь.

Наконец, 8 июля приехал князь, и с ним чрез Катунки и Пучеж отправился отец Антоний в Белбаж­ский монастырь.

Чрез Кострому и Ярославль он проехал в Сергиеву Лавру, где, как он вспоминал, братия обошлась с ним грубо. В Москве он останавливался в Симо­нове монастыре и по совету жившего в Симонове на покое бывшего наместника сего монастыря ие­ромонаха Иосифа, проходившего подвижническую жизнь, и схимонаха Павла, 95-летнего старца, отец Антоний представился тогдашнему архиепископу Московскому Филарету. Преосвященный Филарет не малое время беседовал с Антонием. Беседа сна­чала была о Сарове и его подвижниках, но потом перешла к библейским обществам и тогда господ­ствовавшему мистическому направлению. Антоний прямо высказывал мысли неблагоприятные и для библейских обществ, и для модного тогда духовно­го направления и довольно настойчиво спорил с ар­хиепископом Московским. Отпуская от себя, Фи­ларет сказал Антонию, чтобы он на обратном пути зашел к нему опять. Но отец Антоний не исполнил этого желания митрополита, чтобы опять, как он говорил, не вступить с ним в прение. На впечатли­тельную душу Филарета эта встреча имела, как он сам после говорил, довольно сильное впечатление. Он нередко вспоминал об иеромонахе высокогор­ском Антонии.

Преосвященный Моисей Нижегородский, ру­коположивший его в сан иеромонаха, любил отца Антония. Неоднократно он ездил в Нижний Новго­род по вызову епископа и немалое время во время предсмертной болезни его провел при нем. На его глазах и скончался Преосвященный Моисей, 10 ян­варя 1825 года.

В 1826 году, 2 апреля, строитель Высокогорской пустыни переведен был в настоятели Оранского мо­настыря. На его место строителем Преосвященный Мефодий (Орлов), особенно сблизившийся с кня­зем Е.А. Грузинским, назначил 9 июля 1826 года отца Антония. Может быть, на него обратил внима­ние и Московский архиепископ Филарет, который рукополагал ранее 28 февраля 1826 года самого Мефодия в сан епископа.

Вместе с назначением строителем отец Антоний назначен был и присутствующим в Арзамасском Духовном правлении. Эта должность могла позна­комить его с канонами Церкви. Первоприсутствую­щим в Арзамасском Духовном правлении был тогда Александр, архимандрит Арзамасского Спасского монастыря — муж духовного настроения. Хотя не сохранилось сведений о близости отца Антония к отцу Александру, но служебное их сближение не могло остаться совсем без влияния на иеромо­наха Антония.

В сентябре того же года отец Антоний награж­ден был набедренником, а в 1828 году палицей, уже от нового епископа Нижегородского Афанасия (Протопопова), ученика митрополита Филарета.

Под управлением нового строителя быстро ста­ла процветать и прославляться Высокогорская пустынь. Она обновилась и улучшилась во многих от­ношениях. Личность настоятеля, его служение, его дар слова привлекали из Арзамаса и окрестностей в праздничные дни многих посетителей. Многие обращались к нему с просьбой иметь его для себя отцом духовным. Строгая мать отца Антония, не­редко приезжавшая в обитель, смотря иногда на на­полненную после обедни приемную строителя раз­личными посетителями, вслух говорила: «Это ли удаление от людей? Это ли отречение от мира?»

Церкви в монастыре украсились, установилось благолепное служение, введено благоустройство было во всем. Братии в пустыни при вступлении отца Антония в звание строителя было 20 человек, при переходе его на должность наместника в ней насчитывалось уже 90 человек. Для помещения иноков воздвигались новые корпуса. Ольга Ва­сильевна и для строителя Антония была такой же духовной матерью, как и для Андрея Гавриловича, и продолжала назидать его мудростью своих духов­ных наставлений. Но в 1828 году она отправилась на богомолье в Киев и там скончалась.

Несколько раз в год ездил отец Антоний в Саров для беседы с опытными старцами и особенно с отцом Серафимом. Старцы Саровские любили его, уважали и нередко навещали сами. Один из ува­жаемых старцев Сарова отец Арсений в 1830 году умер на его руках в Высокогорской пустыни.

В 1831 году, 23 февраля, скончался наместник Троицко-Сергиевой Лавры архимандрит Афанасий. Митрополит Филарет, получив известие об этом, озабочен был выбором ему преемника. Мысль его, между прочим, остановилась на настоятеле Высо­когорской пустыни отце Антонии. «Но, как сам он рассказывал, не хотелось мне брать человека из чу­жой епархии, тогда как много их в своей. Но в это время явился странник, который и назвал мне на­местником Лавры отца Антония. В этом указании, совершенно совпадавшем с моей мыслию, я видел указание Провидения». Митрополит спешил при­гласить отца Антония наместником Лавры. С тем же, кажется, самым странником, который указал на отца Антония, он 26 февраля послал ему письмо.

Еще за два месяца до назначения Антония на­местником Сергиевой Лавры, когда жив был еще прежний наместник и не было речи о его замеще­нии, преподобный Серафим Саровский предсказал это назначение. Рассказ об этом предсказании за­писан самим отцом Антонием и с его записки на­печатан в житии преподобного Серафима.

В январе 1831 года отец Антоний отправил­ся к отцу Серафиму в Саров для совета по случаю сильно смущавших его неотвязчивых мыслей о смерти. Приехав в Саров вечером и никуда не за­ходя, Антоний пошел прямо к келий старца Сера­фима. Не доходя до нее, он встретил некоторых из братии Саровской пустыни, которые сказали ему, что отец Серафим в монастырь не возвратился еще из своей пустыни. Было это уже около пяти часов вечера и темнело. Приехавший остановился в раз­думье: идти ли ему туда или тут дожидаться? В это время стоявшая с ним братия, завидев издали гря­дущего старца, оповестила: вот отец Серафим идет. Старец шел в обыкновенной своей одежде с меш­ком за плечами, опираясь на топор. Отец Антоний тотчас подошел к нему и поклонился обычно.

– Что ты? — спросил его старец.

– К вам, батюшка, со скорбной душой, — от­вечал Антоний.

– Пойдем, радость моя, в келию, — приветливо сказал старец.

В келии наедине Антоний умолял старца Сера­фима сказать ему откровенно: совершится ли с ним то, что внушают ему скорбные помыслы? Не при­ближается ли, в самом деле, смерть его? «Сижу ли я в келий, — говорил Антоний, — выйду ли на мона­стырь, мне представляется, что последний раз вижу обитель. Из сего я заключаю, что видимо скоро умру, и потому указал уже и место могилы для себя. Желаю знать о своей смерти единственно для из­менения моей жизни, чтобы, отказавшись от долж­ности, посвятить остальные дни свои безмолвному вниманию. Извещение о смерти, — прибавил Ан­тоний, — не будет страшно для меня».

Отец Серафим слушал рассказ, не изменяя поло­жения и держа за руку Антония. Когда же он окон­чил, блаженный старец, взирая на него с любовью, сказал: «Не так ты думаешь, радость моя, не так: промысел Божий вверяет тебе обширную Лавру».

Отцу Антонию подумалось, что старец Серафим желает развлечь его от скорбных мыслей, посему, прерывая речь его, сказал: «Батюшка! Это не успо­каивает меня, не усмирить моих помыслов; я умо­ляю вас, скажите мне прямо: мысли мои о смерти, не служат ли от Бога указанием на близкую мою кончину? В таком случае я буду просить молитв о душе моей и приму мирно и благодарно ваше слово. Мне хочется встретить час смерти с долж­ным приготовлением». Отец Серафим с ангельской улыбкою отвечал: «Неверны твои мысли, я говорю тебе, что промысел Божий вверяет тебе Лавру об­ширную», и к большему удивлению Антония пре­подобный Серафим стал просить его милостиво принимать из Сарова братию, кто придет в Лавру, или кого он пришлет. Отец Серафим, как будто идя по одной и той же дороге, сказал: «Не оставь сирот моих, когда дойдет до тебя время».

Не выдержал строитель Антоний и в порыве бес­предельной любви и уважения к старцу бросился к нему, обнял его и долго плакал. Не понимая зна­чения сказанных слов, он остановился вниманием своим на слове «сирот»; ему казалось, что старец говорит о скорой своей кончине. Блаженный Сера­фим продолжал: «Поминай моих родителей Иси­дора и Агафию». Затем стал советовать покоряться во всем воле Господней, быть прилежным к молит­ве, строго исполнять свои обязанности, быть ми­лостивым и снисходительным к братии: «Матерью будь, говорил он, а не отцом к братии, и вообще ко всем будь милостивым и по себе смиренным». Смирение и осторожность, говорил он, есть красо­та добродетели. Потом отец Серафим несколько раз обнял строителя, благословил висевшим на груди его крестом и сказал: «Теперь гряди во имя Господ­не. Время уже тебе; тебя ждут».

Во время обратного пути Антоний слышит, что едущий с ним монах начал плакать. «О чем ты пла­чешь?» — спросил его Антоний. Инок отвечал, что по приезде в Саров он встретил преподобного Се­рафима, возвращающегося из пустыни в монастыр­скую свою келию, который сказал ему: «Ну вот и вам предстоит разлука с вашим строителем».

Между тем время шло: прошел январь, февраль, наступил март и Великий пост. На второй день этого месяца в понедельник первой недели поста, отправив чреду неусыпного чтения Псалтири, от­правляемую каждым братом по два часа, строитель стал на свое место. В это время подали ему пись­мо от митрополита Московского. Отец Антоний пошел в свою келию. При письме, приглашающем Антония наместником Сергиевой Лавры, приложен был конверт и к Нижегородскому Преосвященному Афанасию о скорейшем увольнении отца Антония от должности строителя Высокогорской пустыни и отправлении его в Москву.

После получения письма митрополита Филаре­та отец Антоний немедленно отправился в Нижний Новгород и, представив Преосвященному Афана­сию отношение митрополита Московского, 4 чис­ла получил увольнение от должности настоятеля Высокогорской пустыни; 5 и 6 марта он передавал монастырь казначею; 7 числа, в субботу первой недели совершил литургию и, причастив Святых Тайн братию, простился с ней и, проехав в Арза­мас, простился со знакомыми; 10 числа он прибыл в Москву и остановился в Симонове монастыре и в тот же день явился к митрополиту. В домовой церк­ви митрополита Московского Филарета (Дроздова) отец Антоний приведен был к присяге на служение в должности наместника; 15 марта посвящен в сан архимандрита Вифанского монастыря; 19 числа в четверг во время чтения часов приехал в Лавру и прямо вошел в алтарь, без всякой официальной встречи, одетый по пустынному в манатейную рясу, с которой не скоро расстался он и на новом месте служения.

Выбор митрополита был весьма счастливый, а поддерживать избранных им лиц он умел.

Отец Антоний в 39 лет, в полной крепости сил душевных и телесных вступил в должность на­местника Сергиевой Лавры, и более сорока шести лет проходил эту должность.

Он застал в обители менее ста монахов и по­слушников, доходы простирались до ста тысяч ассигнациями. Как ограда, так корпуса и храмы требовали немедленных исправлений, в задних углах монастыря везде свален был сор. Из благо­творительных учреждений существовала одна женская богадельня в монастырском корпусе, при­мыкающем к каменным лавкам на горе. В ней при­зревалось до 60 старух с порядочным помещением, но каждая из них должна была готовить пищу сама для себя. Иконописное мастерство держалось еще по старому преданию, но убогую мастерскую посе­щали только два-три человека, которые, равно как и другие иконописцы, пропитание себе добывали более малярной работой.

Не без страха и смущения отправлялся отец Ан­тоний к месту нового своего служения. Но скоро он освоился со своим положением.

По уставу Лавра управляется духовным собо­ром, которого наместник есть только первый член. Предшественник Антония архимандрит Афанасий не имел расположения, может быть, и способности взять на себя все бремя управления монастырем. Он охотно надзирал за поведением монашествующих, но немного занимался наблюдением за всем управлением монастыря. Главным распорядителем здесь был казначей Арсений, двадцать лет зани­мавший эту должность, и в 1829 году переведен­ный настоятелем Иверского монастыря. Хотя заменивший его иеромонах Мельхиседек и не был способен поддержать прежнее значение казначея, но и Афанасий не высказывал желания увеличить свое влияние в Лавре, и делами монастыря управ­лял собор. Митрополит Филарет вообще не любил коллегиального управления, при котором нет прямо ответственного лица. Потому он желал, чтобы его надзором управление в Лавре сосредоточено было в лице на­местника. В этом отношении Ан­тоний вполне удовлетворял его желанию.

Напитанный чтением аске­тических сочинений и житий древних подвижников, лично общавшись с замечательными подвижниками Сарова, зная ча­стью лично, частью по расска­зам близких к ним лиц всех со­временных подвижников, и все читанное и слышанное сохраняя в своей счастливой памяти, отец Антоний услаждал митрополи­та своими увлекательными рас­сказами. Порывами духа своего он и сам часто стремился сбли­зиться с этим миром избранных подвижников, идти их путем к царствию небес­ному. Здесь он совершенно сходился с Филаретом. В многочисленных твердо памятуемых им настав­лениях опытных в жизни иноческой отцов имел он всегда готовые и сильные, как из опыта взятые, ответы на предлагаемые митрополитом вопросы. Внимательно следил он за особыми опытами ду­ховной жизни и проявлениями благодати Божией в Сергиевой Лавре, и делился своими наблюде­ниями с митрополитом Филаретом, сочувствовав­шим глубоко всем таким явлениям. Митрополит Филарет, обыкновенно уничтожавший письма им получаемые, часто касавшиеся важных церковных вопросов, потому, как он говорил, что не нашлось бы места хранить их, долго хранил письма отца Ан­тония о замечательных явлениях духовной жизни.

Эти сношения, этот обмен мыслей о близком для сердца обоих предмете так сблизили митропо­лита с отцом Антонием, что он избрал его своим духовным отцом.

Но при всей дружбе, при всей доверенности, при всем почти сыновнем уважении к отцу Антонию митрополит Филарет, неизменный в правилах свое­го руководства, настойчиво требовал от него, чтобы он без его ведома и предварительного разрешения не делал ничего, подвергал подробному обсужде­нию всякое его предположение, противореча боль­шей частью проектам нововведений, требуя в делах соблюдения формальности, которой не любил и с которой даже мало был знаком отец Антоний.

Требуя от наместника Лавры, чтобы он при вся­кой постройке или переделке и при всяком из обычного порядка выходящем предприятии предвари­тельно испрашивал его разрешения, в текущих делах по управлению монастырем он предоставлял наместнику полную власть, не желая знать других членов собора. Отец Антоний действительно был полным хозяином монастыря. Он обставил себя людьми, которые беспрекословно ему повинова­лись. Сам он входил во все подробности управ­ления Лавры, так что буквально ни одного гвоздя нельзя было вбить в обители без его дозволения. Неутомимо он выслушивал донесения по всем от­раслям хозяйства и управления лаврского, делал немедленно распоряжения; сам наблюдал за ис­полнением их. Немыслимо было, чтобы его прика­зания не были исполнены. Хотя сам он чувствовал себя связанным слишком строгим контролем ми­трополита, но для подчиненных он представлялся единственным начальником.

Расположив к себе митрополита своей любовью к иночеству и духовным рассуждениям и внима­тельным, твердым управлением монастырем, отец Антоний приобрел любовь и уважение посетителей Лавры заботливостью о благолепии ее, сановито­стью совершаемого им богослужения и своим да­ром слова.

Церковное служение отца Антония при его са­новитой наружности, умение держать себя, не­спешное и не медлительное, всегда в нарядном об­лачении, было величественно. В церковной службе он был неутомим; только по особо уважительной причине он опускал какую-либо службу, а то ходил на все службы в будничные дни. К утрени, которая начинается в три часа, он почти всегда приходил до благовеста. Служение сам совершал очень ча­сто.

Давно уже у него открылась рана в ноге, и он сильно страдал, особенно когда приходилось ему стоять долго. Конечно, он мог присесть ино­гда в церкви, но случалось неподвижно стоять на одном месте часа два, например, при чтении Евангелий на Страстной неделе. Он сам обыкно­венно в один раз прочитывал Евангелие от Матфея, на что требовалось не менее двух часов. «Как вы выносите с своей больной ногой эти стояния?» — спросили его однажды. «У меня есть секрет, — от­вечал он. — Я поставлю больную ногу и не ше­вельну ею все время; сначала больно, а потом она одеревенеет так, что и боль неслышна». Застав раз его после возвращения со службы сильно стра­дающим от боли ноги некто сказал ему: «Вы бы дали себе отдых, хотя недели на две и погодили бы ходить по крутым лестницам и выстаивать долгие службы». — «Боюсь разлениться, — отвечал он, — неделю прогуляешь, а там родится желание еще отдохнуть. Хожу и буду ходить, пока есть какая-нибудь возможность». И действительно, он ходил в церковь до последней возможности; потом стали его носить в нее.

Для торжественности богослужения необходи­мо и приличное облачение и благолепие храмов.

Много потрудился и для этого отец Антоний при вступлении в Лавру.

До наместничества отца Антония в монастыре теплыми церкви были только трапезная и больничная в честь Зосимы и Савватия; прочие церкви были без печей. Зимой в Троицком соборе на чугунный пол стлали сено, чтобы не так холодно было ногам. Но неохотно посещались эти холодные церкви. Отец Антоний не без противоречия со стороны митрополита сделал теплыми Троицкий собор, Никоновскую церковь, Сошественскую и Смоленскую и число богомольцев в храмах в зимнее время значительно умножилось.

Все церкви были возобновлены и благолепно украшены. Варваринская церковь вновь устроена; в Смоленской с пристройкой паперти теплой увеличена поместительность церкви. Серапионовская палатка, служившая складом разной рухляди церковной, приведена в тот вид, какова она ныне.

При отце Антонии много приезжало богомольцев в Великий пост, особенно в первую, пятую и Страстную седмицу поста. Привлекая поклонников в Лавру своим совершением богослужения отец Антоний привязывал к себе тех, которые искали беседы с ним. Он обладал увлекательным даром слова, и в своих беседах обнаруживал обширные сведения и мудрость суждений. Близость к митрополиту делала ему известными все церковные дела и открывала ему возможность получать мудрое решение на самые разнообразные вопросы. Сближение со старшей братией Духовной академии давало ему случай знакомиться и с движением духовных наук; беседа с посетителями монастыря всякого рода сообщала ему многообразные сведения о движении жизни вообще в государстве. Конечно, не возможно было для него беседовать со многими из посетителей Лавры, но все интересное даже из быта простого народа передавалось ему служащими при разных послушаниях иноками. Из бесед как с временно приезжающими иноками, так и с приходящими жить в обитель или скит он знал состояние всех замечательных монастырей и имел подробное сведение о всех замечательных подвиж­никах. Много он и сам читал и отеческих книг и ду­ховных журналов, иногда заглядывал и в светскую литературу.

Преследуемый потребностью отрешаться от времени до времени от забот управления и тяго­сти приемов и в безмолвном уединении искать об­новления и освежения духовно-нравственных сил и не находя для этого удобного места, он думал со­всем оставить службу и удалиться в какую-либо пу стынь; когда же ему не удалось этого сделать, тог­да у отца Антония родилась мысль устроить скит под ведением Лавры, где бы могли жить ревнители безмолвной жизни, и где бы для него самого было убежище для безмолвия. Живя в Вифании, он слы­шал рассказы современников митрополита Плато­на о том, что Корбуха была излюбленным местом святителя. Это-то место и было избрано под скит Гефсиманию.

К осени 1844 года готова была церковь с при­строенным к ней домом, в котором было устроено помещение для митрополита и 12 человек братии, готов был и дом для отца наместника. 28 сентября совершено освящение храма и скита. Устав для скита заимствован частью из афонских, частью из молдавских монастырей, и в руководители жиз­ни иноческой приглашены были питомцы монасты­рей, основанных Паисием Величковским. В уставе и учреждении скита Гефсиманского хотелось отцу Антонию собрать все лучшее, что он сам знал или о чем слышал в других монастырях. Так, ему хоте­лось, чтобы в Гефсиманском скиту усвоены были некоторые напевы любезной ему Саровской пусты­ни, для чего и просил содействия Саровского игу­мена Исайи.

Скит быстро начал возрастать. Являлись из раз­ных монастырей ревнители подвижничества, то же­лавшие одиночества и более отдаленного уединения, то ищущие совершенного безмолвия, то желавшие проводить жизнь в жестоком посте и лишении вся­кого успокоения. И на всякий такой благочестивый призыв стремительно и без всякой недоверчивости к просящему отзывалась любвеобильная душа отца Антония. Одна за другой возникли уединенные келий в лесу, и в них совершались подвиги поста, молитвы, молчания. В каждое из этих духовных де­ланий старался он влить свое одушевление, вникая во все и руководя всем.

В общем числе постоянно умножавшейся братии приходилось встречаться со многими тяжелыми не­достатками. Твердо смиряя непокорных и нераска­янных, он был снисходителен с раскаивающимися, постоянно памятовал он заповедь отца Серафима: будь не отцом, а матерью монахов, и охотно следо­вал наставлению отца Серафима не бранить за по­рок, но исправлять его, представляя красоту добро­детели и раскрывая гнусность порока.

Руководя иноков своими советами и распоря­жениями для возбуждения и поддержания духа истинного монашества, отец Антоний собирал переводы аскетических сочинений Паисия Величковского, содействовал изданию первого жизнеописания старца Саровского Серафима, для чего, как видно из переписки его с митрополитом Фила­ретом, требовалось победить немало препятствий. Оптинским инокам помогал он также в издании их полезных для иночества книг. По поручению ми­трополита просматривал перевод Исаака Сирина и Лествичника, когда приготовлены были писания этих отцов к печатанию при Московской Духовной академии. Получив записки о жизни и наставлени­ях отца Назария Валаамского, он просил одно лицо привести их в порядок для издания. Он напечатал сокращенные правила монашеского жития.

В душе отца Антония рядом шли два стремле­ния — стремление к созерцательной жизни и стрем­ление к широкой общественно-благотворительной деятельности.

Согласно Серафимову завету, благотворитель­ность и милостыню отец Антоний понимал в самом обширном смысле, разумея дела милосердия духов­ного и телесного. С самого переезда своего в Лав­ру он при всяком случае, когда только открывалась возможность, старался оказывать вспоможение нуждающимся. Но, не приведя еще в порядок лавр­ское хозяйство, он ограничивался личной благотво­рительностью. В 1833 году по случаю дороговизны, он поспешил запасти для монастыря значитель­ное количество хлеба, в целях помощи нуждаю­щимся. Остатками от братской трапезы, для этого в большем количестве приготовляемой, кормил он нуждающихся. С сожалением он видел, что запо­ведь преподобного Сергия о принятии и питании странников в Лавре тогда не исполнялась. Лаврские власти и даже митрополит Филарет опасались, что средств обители недостаточно для исполнения это­го завещания преподобного Сергия. Отец Антоний с 1831 года начал по временам предлагать трапезу странным, в следующем году начал организовывать больницу для призрения заболевавших странников и паломников.

В 1839 году по случаю дороговизны хлеба он ис­просил у митрополита разрешение купить до 1000 пудов муки для раздачи нуждающимся и для корм­ления голодных. Отец Антоний выжидал удоб­ного случая к расширению благотворительных учреждений Лавры: этот случай представил по­жар в 1838 году, истребивший старую гостиницу. На месте сгоревшей он при помощи благотворите­лей решился устроить Дом призрения с тем, чтобы перевести сюда содержавшихся в прежней лавр­ской богадельне старух, устроить при этом домо­вую церковь и больницу как для призреваемых, так и для приходящих заболевающих богомолок.

В 1840 году после двухлетних хлопот пред на­чальством открыто было в Лавре училище для де­тей мужского пола. В 1846 году открыта была шко­ла иконописания сначала в Донском корпусе, потом в корпусе под келиями наместника.

Заботами отца Антония постоянное питание странных утверждено было прочно на особую на­значенную сумму для этого. Не одни странники-богомольцы пользовались от Лавры, но и другие нуж­дающиеся. Проходили переселенцы из Псковской губернии. Проходили воинские команды; среди них развивались болезни, и все больные принимались в лаврскую больницу на полное содержание Лавры; прочие получали в благословение крестики, иконы, снабжались пищей и, если нужно, теплой одеждой.

Содержимым в Посадской тюрьме он часто де­лал приношения. Всего же он истратил на тюрьму не менее семидесяти тысяч, в частности устроил церковь в честь иконы Божией Матери: «Утоли моя печали».

Собиравшиеся на площадь пред монастырем крестьяне для торговли и проходящие нуждались в воде. Для них ископан колодезь с такой обильной водой, что она никогда не истощается. Для облегче­ния пользования водой в Лавре, гостиницах, доме призрения устроена водоподъемная машина, снаб­жавшая эти места водой.

Но отец Антоний много благотворил и лично частным лицам. Собственные средства его были ограничены и не давали бы возможности для широ­кой благотворительности; но многие, зная и любовь его к благотворительности и умение благотворить, давали в личное его распоряжение значительные суммы для дел благотворения. Кроме временной помощи он выдавал многим нуждающимся по­стоянные пособия в виде пенсии; ходил он всегда с кошельком, полным мелкого серебра и оделял им встретившихся просителей. Случалось, что он бла­готворил, и сам не зная, что давал. Раз после позд­ней обедни приходит к нему священник из Тульской губернии, лишившийся дома и всего имущества от пожара. У отца Антония своих денег оказалось только десять рублей. Он отдал их просителю; но, вполне чувствуя, что подобное вспоможение не об­легчит его бедственного положения, велел побывать ему после вечерни. Отец Антоний хотел перегово­рить с казначеем, не найдет ли возможность оказать священнику более существенную помощь. Между тем после обедни пригласила к себе отца Антония графиня Татищева. Указывая на мешок, лежавший у нее на столе, она сказала: «Вот крестьяне при­везли мне оброк и все платиной; терпеть не могу этой монеты. Возьмите мешок и куда хотите де­вайте его». Не без труда поднял отец Антоний этот мешок и донес его до своего экипажа, размышляя о том, куда полезнее употребить эти деньги. Сре­ди этой думы он и забыл о священнике. Но когда после вечерни явился священник, отец Антоний увидал здесь указание, на что прежде всего употре­бить данные ему монеты. Подозвав священника, он велел держать ему пригоршни и насыпал полные платиной. Священник завязал в платок и поспешил в Троицкий собор, чтобы поставить свечу препо­добному Сергию на один из данных ему, как он думал, двугривенных. Только тогда, когда свечник, спросив, в какую цену ему свечу нуж­но, стал отсчитывать сдачу, он узнал, что у него пригоршни трехрублевых монет.

Если дело благотворения зависело не лично от отца Ан­тония, но просили его ходатай­ства пред другими, он не отка­зывал в такой просьбе.

Как ни обширна была благо­творительность внешняя отца Антония, но духовная его бла­готворительность была еще об­ширнее — в руководстве к жиз­ни благочестивой, в врачевании болезней греховных, в поддер­жании мужества среди искуше­ний,   в утешении   скорбящих.

Для многих он был отцом духовным. Митрополит Филарет, сам избравший его в духовные отцы, не­редко посылал к нему людей, нуждающихся в нази­дании или утешении, и уведомлял потом, что такие лица возвращались утешенными.

Вообще все наставления отца Антония дышат снисходительностью и любовью. Отец Антоний не был чужд сознания высоты своего положения, и порой давал это чувствовать; но обычное благо­душие брало в нем скоро верх. Мелкого самолюбия, которое бы оскорблялось всяким непохвальным о нем отзывом, в нем не было. Случалось не раз, что кто-либо высказывал в кругу близких к нему людей неодобрение того или другого его поступ­ка. Узнав об этом, при встрече он только говаривал, улыбаясь: «Что ты ругаешься?» — «Видно заслу­жили этого». — «Ну вот: и заслужили». Тем дело и кончалось. За действительные даже оскорбления и скорби, наносимые ему, он старался воздавать благодеяниями.

И ему самому приходилось иногда испытывать тяжелые искушения. В 1847 году недобрые люди распространили о нем недобрую молву на всю Рос­сию. Но он мужественно терпел.

В марте 1856 года исполнилось 25 лет служения отца Антония в должности наместника Лавры. Ми­трополит Филарет желал выразить свою благодар­ность ему достойным его служения образом.

26 августа, в день коронования Государя Им­ператора, при котором удостоился присутствовать отец Антоний, получил он панагию. Так митро­полит почтил службу своего верного сотрудника по управлению Лаврой и друга по сердцу. Дове­ренность митрополита к отцу Антонию постоянно возрастала, и он стал обращаться за советом к нему во всех важнейших вопросах и случаях своей жиз­ни и деятельности. В 1863 году он был сопричислен к ордену Владимира II степени большого креста.

Отец Антоний имел крепкое здоровье, которое поддерживал деятельной жизнью, умеренностью в пище и питии и недолгим сном. Но он не берег своего здоровья. На какие-либо работы, для какого-либо осмотра он шел, утопая в грязи или увязая по колени в снегу, продолжал выстаивать все служ­бы церковные, и это делал до тех пор, пока уже не мог ходить.

Хотя по преклонности лет митрополита Фи­ларета всегда можно было ожидать его кончины, и сам отец Антоний, конечно в ожидании этой го­рестной для него потери, 24 июля 1867 года сде­лал письменное предложение митрополиту о том, чтобы вместо скита, где приготовлена была могила для него, избрал он себе место вечного упокоения в Лавре, на южной стороне Сошественской церкви. Но все-таки кончина митрополита, последовавшая 19 ноября 1867 года, как внезапный удар поразила отца Антония. Со всем усердием и любовью он от­дался воздаянию последнего долга — заботам о по­гребении своего благодетеля и друга, и, проводив его в вечный покой, не мог не чувствовать своего сиротства.

Со времени кончины митрополита Филарета за­метно было, что у отца Антония не стало той бо­дрости духа, той деятельности, которые составляли отличительную черту его натуры.

Митрополит Филарет неохотно отпускал отца Антония из Лавры даже на короткое время. Между тем он имел давно желание посетить место своей родины и место своей первоначальной иноческой жизни. Испросив дозволение у нового митропо­лита, летом 1868 года он чрез Ярославль проехал в Кострому, чтобы видеть и благословить труды по воссозданию и управлению Богоявленским мо­настырем его духовной дочери, руководимой им в иноческой жизни игумений Марии. По Волге он прибыл на свою родину в Лысково, отсюда в Ар­замас, где он застал еще в живых старшую сестру свою Екатерину. После писал он настоятельнице Арзамасской общины о получении благодатного утешения от иконы Божией Матери «Утоли моя печали», находящейся в этой обители. «Мне пред­ставилась, — пишет он, — Матерь Божия олице­творенная, и я едва устоял на ногах. Я не хотел ни­кому тогда сказать о сем даре ко мне грешному». Узнав заботу общины об устройстве водопровода, он в конце 1868 года и в 1869 году переслал на­стоятельнице для этого более 1500 рублей, прислал мастера, знающего это дело, входил во все подроб­ности, давая свои опытные наставления.

Проехав из Арзамаса в Высокогорский монастырь, он увидел, как дурна туда дорога, и на улучшение ее выслал 400 рублей. Это путешествие несколько ослабило грусть отца Антония о кончине митрополи­та Филарета. Новый митрополит оказал ему полное уважение и нисколько не стеснял его в управлении обителью. Но сношения отца Антония с новым ми­трополитом ограничивались только официальными бумагами, частной переписки уже не было.

10 марта 1871 года исполнялось сорок лет слу­жения отца Антония в Лавре: его лета — 79 лет — и его здоровье не дали и возможности думать о том, что он доживет до пятидесятилетия службы в Лав­ре. Посему братия монастырская захотела почтить особым празднеством 10 марта, имея в виду при­мер празднования сорокалетия службы в москов­ской епархии митрополита Филарета. К лаврскому братству присоединилось академическое братство и посадское общество и некоторые из московских жителей. Принять участие в этом торжестве поже­лал и митрополит Иннокентий, который прислал на благословение отцу Антонию икону и исхода­тайствовал вместе с тем благословение Святейшего Синода отцу наместнику. Таким образом, частное, домашнее празднество приняло характер обще­ственный.

Более шести лет прожил отец Антоний после празднования его сорокалетнего служения, но это были уже годы болезни, а не прежней неутомимой деятельности. В 1872 году 23 февраля, в четвертом часу пополудни был с ним припадок — предвестник горячки. Его крепкая натура и на 80-м году жизни вы­несла возвратную горячку, но болезнь оставила силь­ные последствия. Физически он одряхлел, а в нрав­ственном отношении заметнее всего обнаружилось в нем ослабление воли, до тех пор крепкой. Созна­вая, что при этом болезненном состоянии не может проходить свою должность так, как привык прохо­дить, он, дождавшись приезда митрополита в Лавру, просил себе увольнения от должности. Митрополит отклонил эту просьбу, а на указание отца Антония на его немощь, заставляющую его лежать в постели, отвечал поговоркой: «Хоть лежа, да в корню оставайтесь». Возвратись в свою келию, отец Антоний пал на колени пред иконой и сказал со слезами: «Да бу­дет воля Твоя, Господи!» и решился оставаться уже до конца жизни на месте служения.

В 1873 году был у него легкий нервный удар, по­сле которого он еще более ослабел, и он оставался прикованным к своей постели; не только ходить, но и сидеть для него было тяжело. Изредка еще ре­шался он сам совершать литургию; но нужно было, чтобы его постоянно поддерживали двое диаконов. Управление Лаврой передано было духовному со­бору; к отцу Антонию обращались за советом в бо­лее важных делах.

Отцу Антонию, привыкшему ежедневно быть за службой, тяжело было лишение по причине бо­лезни этого утешения, поэтому митрополит благо­словил при его келиях устроить домовую церковь, которая и была сооружена на средства усердного помещика О. П. Тюляева.

Свои физические страдания переносил он всегда благодушно, но нередко со слезами говорил о том, что не имеет сил к долгому вниманию в молитве. Но потом он успокоился несколько видением, как он говорил, митрополита Филарета, который сказал ему: «Читай: Христос воскресе из мертвых».

Начиная с середины Великого поста 1877 года остальное время жизни отца Антония было борь­бой крепкой его натуры со смертью; силы его по­стоянно ослабевали. Но всегда с любовью и ласко­вым взором встречал он тех, которые приходили его навестить, и продолжал делать, кому мог, личные благодеяния. 7-го мая после всенощной совершено было над ним таинство елеосвящения. 12-го числа с полудня началась предсмертная агония; он лежал с закрытыми глазами, редко дыша: в семь часов ве­чера тихо скончался.

Он умер на 85-м году своей жизни, как и митро­полит Филарет; одинаково с митрополитом сорок шесть лет послужил отец Антоний Лавре препо­добного Сергия, и согласно изъявленному им жела­нию, погребен был в притворе той церкви, в кото­рой похоронен святитель.

 

Текст публикуется по книге

«Жития святых, новомучеников и исповедников земли Нижегородской»,

изданной Нижегородской епархией.